После завтрака Келтэн и Спархок поднялись на палубу подышать
свежим воздухом. Они стояли у левого борта, опираясь на поручни, и смотрели,
как проплывает мимо южное побережье Каммории. Дул сильный попутный ветер, и
корабль, расправив белые паруса, вел небольшую флотилию по испещренному белыми
барашками пены морю.
– Капитан говорит, что около полудня мы пройдем
Мирискум, – сказал Келтэн. – Мы движемся куда быстрее, чем
рассчитывали.
– Попутный ветер, – согласился Спархок. – Как
твоя спина?
– Ноет. Я покрыт синяками от бедер до шеи.
– По крайней мере, ты хоть держишься прямо. Келтэн
отозвался угрюмым ворчанием.
– Миртаи очень прямолинейна, верно? Я все еще не знаю,
как с ней быть – я имею в виду, как нам к ней относиться? Она ведь женщина.
– А, так ты заметил?
– Очень смешно, Спархок. Я хочу сказать, что с ней
невозможно обращаться как с женщиной. Она ростом с Улафа и, похоже, ожидает,
что мы сочтем ее своим товарищем по оружию.
– Ну и что же? – Это противоестественно.
– Считай Миртаи особым случаем, Келтэн. Я именно так и
делаю. Это куда проще, чем спорить с ней. Хочешь выслушать совет?
– Смотря какой совет.
– Миртаи считает своим долгом опекать и защищать
королевское семейство и, похоже, включает в это понятие и камеристку моей жены.
Я от всей души советую тебе придержать свои естественные порывы. Мы не до конца
понимаем Миртаи и не знаем, насколько далеко она может зайти. Даже если Алиэн
как будто поощряет тебя, я бы на твоем месте не шел ей навстречу. Это может
оказаться опасным.
– Но я нравлюсь этой девушке! – запротестовал
Келтэн. – У меня хватает опыта, чтобы понять это.
– Может быть, ты и прав, но я не уверен, что для Миртаи
это что-нибудь меняет. Ради меня, Келтэн, оставь девушку в покое.
– Но другой на корабле нет!
– Переживешь. – Спархок обернулся и увидел, что у
кормы стоят патриарх Эмбан и посол Оскайн. Эти двое были странной парой.
Патриарх Укеры на время путешествия сменил рясу на коричневую куртку поверх
просторного неброского одеяния. В ширину он был немногим меньше, чем в высоту,
округлое лицо покрывал цветущий румянец. Оскайн же был хрупкого и гибкого
телосложения, и его кожа отливала бронзой. Мыслили они, однако, очень схоже, и
оба были заядлыми политиками. Спархок и Келтэн присоединились к ним.
– В Тамульской империи вся власть исходит от трона,
ваша светлость, – объяснял Оскайн. – Все делается только по ясному и
недвусмысленному приказанию императора.
– А у нас в Эозии, ваше превосходительство, принято
разделять ответственность, – отозвался Эмбан. – Мы выбираем
подходящего человека, говорим ему, что нужно сделать, а уж подробности на его
совести.
– Мы пробовали так делать, но с нашими
соотечественниками этот способ не срабатывает. Наша религия довольно
поверхностна и не поощряет, как ваша, идеи личной верности.
– И вашему императору приходится принимать все
решения? – недоверчиво переспросил Эмбан. – И как только он успевает?
Оскайн улыбнулся.
– Нет-нет, ваша светлость. Повседневные решения
принимаются согласно обычаям и традициям. Мы, тамульцы, верим в силу традиций и
обычаев. Это один из самых наших серьезных недостатков. Едва тамулец выходит за
пределы традиции, он вынужден импровизировать, и уж тогда-то он и попадает в
настоящую переделку. Все его импровизации почему-то направляются его личными
интересами, и мы убедились, что лучше всего не поощрять этих потуг на
самостоятельные решения. Кроме того, император изначально всемудр и всезнающ,
так что лучше всего оставлять принятие решений на него.
– Стандартные определения не всегда бывают точными,
ваше превосходительство. «Всемудрый» может означать что угодно в применении к
самым разным людям. У нас ведь тоже есть свой «всемудрый», но мы предпочитаем
говорить, что нашего архипрелата ведет голос Бога. Впрочем, бывали у нас в
прошлом и архипрелаты, которые отличались незавидным слухом.
– Мы тоже заметили нечто подобное, ваша светлость.
Определение «всемудрый», похоже, и впрямь многозначно. По правде говоря, друг
мой, время от времени у нас встречаются чудовищно тупые императоры. Впрочем, в
нынешние дни нам повезло. Император Сарабиан отличается умеренной
образованностью.
– И что же он за человек? – с интересом спросил
Эмбан.
– К несчастью, он не человек, а воплощение своего
титула. Он такой же пленник обычаев и традиций, как и все мы. Ему приходится
говорить протокольными фразами, так что узнать его поближе почти
невозможно. – Посол улыбнулся. – Визит королевы Эланы, пожалуй,
ввергнет его в более человеческое состояние. Он будет вынужден обращаться с
ней, как с равной – по политическим мотивам, – а его с детства растили в
твердом убеждении, что равных ему нет. Надеюсь, ваша красавица-королева будет с
ним помягче. Мне он по душе – во всяком случае, был бы по душе, если б мне
удалось продраться через все формальности – и будет очень грустно, если она
скажет что-нибудь этакое, отчего у него разорвется сердце.
– Элана всегда точно знает, что она говорит и делает,
ваше превосходительство, – заверил его Эмбан. – Мы с вами сущие
младенцы рядом с ней. Спархок, можешь не передавать ей эти мои слова.
– Сколько будет стоить мое молчание, ваша
светлость? – ухмыльнулся Спархок. Эмбан испепелил его взглядом.
– Чего нам следует ожидать в Астеле, ваше
превосходительство?
– Вероятно, слез, – ответил Оскайн.
– Прошу прощения?..
– Астелийцы весьма чувствительные люди. Они способны
разрыдаться, уронив носовой платок. Их культура весьма напоминает пелозийскую.
Они утомительно набожны и неисправимо консервативны. Сотни раз им было
доказано, что крепостное право – отсталое и неэффективное установление, но они
по-прежнему сохраняют его – главным образом при молчаливом потворстве
самих крепостных. Астелийские дворяне не привыкли утруждать себя, а потому не
имеют понятия о пределах человеческой выносливости, и их крепостные пользуются
этим совершенно бесстыдно. Говорят, астелийский крепостной способен лишиться
чувств от измождения при одном только слове «жать» или «копать». Слезливые
дворяне мягкосердечны, так что крепостным почти всегда удается улизнуть от этих
тягостных обязанностей. Западный Астел – дурацкая страна, населенная дураками.
Восточнее, впрочем, заметны перемены к лучшему.
– Будем надеяться. Не знаю, сколько глупости я смог бы
вынести…