Но не напрасно Раймонд обхаживал королеву – Алиенор оставалась на его стороне и решительно поддерживала родича. Если аквитанка убедит короля спасти их Антиохию, Констанция преодолеет себя, забудет все обиды, простит Раймонду пренебрежение последних дней и всю жизнь будет молиться за здравие королевы. К сожалению, чем громче Алиенор восхваляла план Пуатье, тем мрачнее и раздраженнее выглядел ее супруг. А раз так, то поскорее бы эта женщина отбыла из Антиохии и больше нигде, никогда не сталкивалась с мужем Констанции.
Замок больше не сверкал чистотой. Спасители-французы, выпивая сверх меры за грядущие победы над неверными, не всегда добредали до гардеробных, из которых нечистоты уносились в ров. Галереи и аркады потемней стали отвратительно вонять мочой. В окнах провалами в беззубом рту зияли выбитые стекла, и с каждым днем таких окон становилось все больше. Пачкались скатерти, обрывались занавеси, портились бесподобные гобелены, протирались ковры. Стала пропадать лежащая на виду мелкая утварь, а затем и плохо спрятанные ценные вещи. Пару раз тушили мелкие пожары. В саду оборвали тюльпаны, вытоптали летние всходы, обломали кусты жасмина и бугенвиллии. Из пруда исчезли лебеди, золотые рыбки плавали в фонтане вверх брюхом, павлин несколько дней просидел с полуобщипанным хвостом на дереве, тревожа сон обитателей замка пронзительными воплями, а потом навеки замолк. Казалось, в антиохийский замок вселилось племя бедуинов.
Обидели несколько служанок, побили некоторых слуг, шевалье де Ранкор опасно ранил кавалера Левассера… Грануш негодовала, что у детей и прислуги завелись вши. Город заполнился молодыми, одинокими солдатами, и многим торговцам пришлось нанять добавочную охрану для своих лавок и складов. Любой прохожий, отличный по виду от франка, принимался новоприбывшими за врага-нехристя, подлежащего смерти. После захода солнца горожане запирали покрепче двери и ставни, с дрожью прислушивались к доносившимся с улиц пьяным крикам и звону мечей. Купцы и караваны спешно покидали город. Дружеская армия, пришедшая спасать Антиохию, грозила разорить ее.
Первый по-настоящему погожий вешний день клонился к закату. Косые охровые лучи солнца высвечивали поросший кедрами склон Сильпиуса, золотили известняк стен. Бело-розовый цвет лимонного дерева исходил нежнейшим ароматом. Внизу, в долине, на ярко-зеленой траве резвились комочки ягнят, доносились звонкий лай собак и блеянье маток. Порывы свежего, по-весеннему теплого и нежного ветерка заносили в затхлые с зимы комнаты сладкие, тревожащие запахи конюшни и свежевспаханной земли. В окно ворвался чей-то смех, и сердце Констанции заныло. Стало нестерпимо оставаться дольше одной в холодных, еще сыроватых, быстро темнеющих покоях.
Она бродила по замку в поисках Раймонда, твердо решив примириться с супругом. Его не было в общих залах, не было и в покоях, отведенных французской королеве. Через длинную галерею Констанция вышла на террасу, освещенную последними солнечными лучами. Наконец с нижнего балкона донесся родной голос:
– …Белый рыцарь появляется, когда франки попадают в безысходную беду. На нем ослепительные латы, в одной руке сверкающий щит, в другой – непобедимый меч, и любой враг бежит перед ним. А когда бой закончен, он так же таинственно исчезает, чтобы вновь возникнуть в минуту крайней нужды…
– Какая изумительная легенда! – ответила ему Алиенор, и настроение Констанции сразу испортилось.
– Это не легенда. Это святой Георгий. Я слышал его описание от достоверных очевидцев.
– А сами вы его видели, князь?
– Нет, наверное, мне никогда не приходилось так туго.
– О, я желаю, Раймонд, чтобы вы никогда и не оказались в столь отчаянной нужде, но если таковая случится, я буду молиться, чтобы белый рыцарь непременно явился вам!
От этих слов королевы по мирным намерениям Констанции чернилами по белой скатерти растеклась злоба. Что-то не было заметно, чтобы французская королева столь же щедро тратила свои молитвы в помощь собственному супругу, хотя, возможно, от молитв этой женщины просто не было никакого толка. В любом случае, у Алиенор не имелось никакого права посягать на привилегию Констанции охранять мужа собственным попечением и молитвами.
– А ты знаешь легенды о короле Артуре и его рыцарях? Про королеву Гиневру и ее верного рыцаря Ланселота?
Мало того, что она принялась обращаться к Пуатье на «ты», к тому же ее бесконечно растягивающий слова, манерно низкий и хрипловатый голос звучал вовсе не так, как подобало бы французской королеве говорить с князем Антиохийским, и даже не так, как могла бы племянница говорить с дядей. Впрочем, не существовало голоса, которым какая-либо женщина имела право говорить наедине с мужем княгини Антиохии.
Констанция чуть отодвинулась от перил, чтобы ее тень не упала на нижнюю террасу, знаком велела Изабо остаться у входа в залу, та понятливо загородила дверь. Таиться и слушать беседу, не предназначенную для ее ушей, было стыдно, мучительно и страшно – сердце билось набатом, кровь прихлынула к щекам, – но ей требовалось узнать каковы истинные отношения между ее мужем и их гостьей. У них не было права на секреты.
Голос Алиенор почти замирал, она тянула звуки, как лучник – тетиву лука, как муэдзин – азан, уверенная, что Раймонд будет слушать терпеливо:
– С первого дня, когда Дева Озера привела Ланселота в Камелот, юный рыцарь полюбил королеву Гиневру. Король Артур был замечательным королем, справедливым и мудрым. Уверяют, что когда-нибудь он непременно вернется к людям. Но Артур не умел любить так, как Ланселот…
– Как? – игриво спросил Пуатье.
Ураган ярости едва не сшиб Констанцию с ног.
– Для короля Артура геройские подвиги, пыл боя, его королевство и рыцарская честь были важнее, чем любовь к молодой жене. Так что не удивительно, что Гиневра полюбила сэра Ланселота, который служил ей с бесконечной преданностью и совершал во имя нее множество дивных подвигов…
– Урок мужьям-героям, пусть будут начеку, – с гнусным смешком поддакнул ее Раймонд. Прежний Раймонд – благородный, доблестный и верный, знал, что Констанция – не Гиневра, но прежний Пуатье никогда не стал бы любезничать с чужой женой.
– Пусть начеку будут те мужья, что живут монахами… – томный голос королевы сочился издевкой. – Когда жестокая Морган ле Фей заключила Ланселота в плен, она потребовала, чтобы он выбрал себе другую даму, а иначе он останется в плену до самой смерти. Но Морган не знала Ланселота! Рыцарь гордо поднял голову и заявил: «Меня не пугают твои угрозы! Я лучше умру, чем изберу другую!»
– А кто эта Морган ле Фей?
Вместо ответа послышалось шуршание, топтание и неразборчивый шепот. А может, Констанцию оглушил шум крови в ушах.
– Морган ле Фей была единоутробной сестрой короля Артура, поклявшейся вредить ему. Утаив свое имя, она соблазнила короля и родила от него сына…
Констанция вцепилась в косяк двери, чтобы удержаться и не заглянуть вниз.