– Шииты тоже хороши – иранцы в войне с Ираком своим же иранским детям надевали на шеи пластмассовые «ключи в рай» и гнали их по минным полям. А как только в Ираке за американцами прикрылась дверь, там появились шиитские отряды смерти.
– А что ты хочешь от шиитов? Они тоже крепки в своей вере. Все униженные народы верят в апокалипсис, единственное, что сулит торжество. У евреев тоже после разрушения храма все надежды только на него оставались. Это победоносный Запад малодушно предпочел апокалипсису терпимость. А сам при этом внес лепту в ужасы Ближнего Востока: мало того, что крестоносцы-американцы поощряли талибанов и разворошили осиное гнездо Ирака, так еще эти западные туристы-гяуры успели изгадить гостиницами и курортами лучшую часть Дар аль-Ислама – заповедник Синая!
– Это все не смешно. Наш апокалипсис случился. И Синай много больше, чем «заповедник». Ты даже не представляешь, что такое этот полуостров с геополитической точки зрения, – Итамар объяснял с забавной важностью, ему явно было приятно понимать в чем-то больше Ники. – Если бы не пространство Синая в Шестидневную и в войне Судного дня, неизвестно, что с нами сталось бы. – Перевернулся на спину, уставился с тоской в кобальтовое небо, пожаловался: – Раньше все было проще. Шарон в моем возрасте уже своей знаменитой дивизией командовал.
Она приподнялась на локтях, посмотрела на него сверху вниз. Эти непомерные амбиции одновременно умиляли и смешили. Какой же он еще мальчишка, если расстраивается, что в двадцать восемь лет все еще не начальник генштаба?!
– А Александр Македонский в твоем возрасте уже полмира завоевал. И Наполеон к твоим годам уже наверняка каким-нибудь там первым консулом стал!
Сразу пожалела, что не удержала женский скепсис, эту насмешку изверившегося опыта над максимализмом юности. Он нахмурился:
– Конечно, у тебя все герои в двенадцатом веке закончились!
Ну вот! Уж лучше бы она ему демонстрировала каталог свадебных платьев!
– Вовсе нет. У нас друг семьи, израильский штурман, в сирийском плену несколько лет пробыл.
– И как ему?
– Не понравилось. Ему слух побоями повредили. Но он всегда был уверен, что его освободят. Сирийцы угрожали: живым ты отсюда не выйдешь, а он отвечал: это не от вас зависит. Наверное, иначе это не вытерпеть.
– Лучше сразу погибнуть.
– Рыцари тоже так считали. Но судьбу не выбираешь. Жослену де Куртене Нуреддин выколет глаза и заточит на десять лет, до самой смерти. А потом его место займет Рейнальд Шатильонский. Этот вообще рекорд поставит: шестнадцать лет в цепях просидит.
Итамар поморщился:
– Может, хорошо, что никто не знает своего будущего.
Он замолчал, и Ника попыталась пошутить:
– Кстати, уж если ты ищешь «жизнь с кого бы», так Юлий Цезарь тоже у пиратов в плену был, и ему тоже долго не удавалось стать великим. А потом ка-а-а-к усмирил всю Галлию!
Потянулась потрепать Итамара по волосам, но он поймал ее руку в воздухе и отвел, не позволил перевести насмешку в шутку. Надулся, сел к ней спиной. От вида темной впадинки на шее у коротко стриженного затылка в горле вспух ком. Вскочил, не оборачиваясь на обидчицу, подошел к борту яхты и, спружинив, красивой ласточкой унесся за борт.
Ника уткнулась лицом в сгиб локтя. Может, это не он так отчаянно, смешно, нелепо молод, а она безнадежно стара для него.
Раймонд любовался первыми шагами своего первенца, когда Констанция сказала:
– Вовремя наш Бо научился ходить, потому что очень скоро я не смогу больше поднять его на руки.
Раймонд кинул на нее вопрошающий взгляд, прочитал ответ на счастливом, смущенном лице жены, подхватил и, по своему обыкновению, собрался кружить, но остановился в испуге, осторожно опустил, оглядел ее стан:
– Хорошая моя! Когда же?
После вычисления точной даты она осмелилась предложить:
– Супруг мой, мудро было бы заставить Мануила прийти нам на помощь, хватит Византии издалека любоваться, как мы изнемогаем.
– Спасаться от Имадеддина под крылом Византии – это как головную боль белладонной лечить.
– У нас не голова болит, у нас Имадеддин уже руку отрубил и на голову нацелился. В малых дозах и яд может быть лекарством.
Князь колебался, и она добавила:
– На одно колено встать – нет позора. Условия договора будут не в пример выгодней, если ты добровольно прибудешь в Константинополь, а не станешь дожидаться, пока Мануил сам сюда нагрянет воспользоваться нашей крайностью.
Мужья слушаются разумных, любящих и плодовитых жен. Едва возобновилась весенняя навигация, Раймонд отправился в Константинополь замиряться с Византией, просить ромеев о действенной помощи.
Унижения начались, едва князь сошел с борта триремы в бухте Золотого Рога. Мануил на его послания не отвечал и к себе не допускал. Похоже, напрасно Пуатье так смело сунул собственную голову в логово автократора, но терять было нечего: не имея лучшего занятия, Раймонд шатался со своими спутниками по городу, сопровождаемый лазутчиками и доносчиками василевса.
Имперский город потрясал невообразимыми размерами, богатством, а пуще всего – невиданным умением греческого зодчества. Акведуки, городские стены, гавань и дворцы выглядели возведенными не мелким местным народцем, не вздорными греками, которые сутяжничали в Иерусалиме с франками за святые места, а невиданными, таинственно сгинувшими гигантами. От паломников и торговцев франки уже были наслышаны о величии собора Святой Софии, поэтому, когда князь со свитой впервые вошли внутрь и узрели знаменитый купол, они даже слегка разочаровались: свод хоть и был изрядным, но во Франции Пуатье случалось видать не меньше. Однако, сделав пару шагов вперед, Раймонд обнаружил, что сей купол был лишь боковым полукуполом. Вслед за ним появился следующий, гораздо больший. Но Томас, бывавший в Иерусалиме, пренебрежительно заметил:
– Да и этот не величавее того, что над храмом Воскресения Христова.
Но когда франки прошли еще немного внутрь собора, перед ними открылся центральный купол, оказавшийся необозримым, как вся небесная сфера, и словно паривший в воздухе. По его безмерному пространству разносилось дивное пение ангелов.
– Тьфу, князь, – Юмбер де Брассон перекрестился, стряхивая наваждение. – Какие же это ангелы? То кастраты отвратные!
– Схизматики и крамольники, но почему-то и терновый венец, и плащаница, и накидка Богоматери у них, и так много богатств и умений попало в их недостойные руки!
– Ну, Животворящий Крест мы у них все-таки отобрали, – порадовался Бертран.
Но все остальное забрать не представлялось возможным. Богатства Византии ошеломляли даже привычных к восточной роскоши и к изобилию собственного базара антиохийцев. Прогуливаясь от Большого дворца до форума Константина, рыцарь и его ватага двигались сквозь нескончаемый золотой рынок. Столы менял, лавки, переходы, подоконники были сплошь завалены несчитаными золотыми слитками, беспечно разбросанными монетами и грудами украшений. Неудивительно, что при виде такого дьявольского искуса бедняга Годефруа вдруг дико захохотал, бросился к ближайшему прилавку и попытался быстро сгрести в дорожный мешок груду безантов, драхм и динаров. По греческой вине несчастный двинулся рассудком, и справиться с ним удалось только при помощи невесть откуда мгновенно появившегося отряда скутатов.