И, потянувшись через стол, доброхот пальцами подхватил с общего блюда и брякнул в тарелку Мурхафа половину заячьей тушки, щедро приправленную чесноком и горчицей.
– Отец, я обязан это есть? – Юноша искривился от отвращения. – Пища франджей – самая противная, которую я пробовал в своей жизни.
– Обязан, сын мой, обязан. Утешься тем, что хозяин утверждает, что у него египетский повар и они никогда не подают свинину. Мы оба обязаны всё это выдержать, – сурово ответил ему отец. – Зато ты наглядно убедился в превосходстве не только нашей веры, но и обычаев.
В ночь перед подписанием договора атабек много молился, затем призвал к себе своего советчика Усаму:
– Что скажешь, верный мой друг? Девятая сура Корана велит нам бороться с укрывателями истины, пока они не покорятся и не будут смиренно платить джизью – подушную подать. Не навлечет ли договор с этими многобожниками гнев Аллаха на нас?
Муин ад-Дин снял тюрбан, на плешивой голове встали дыбом редкие, всклокоченные седые прядки. Без чалмы на лице властителя ясно обозначились запавшие щеки, темные круги и мешки под глазами. Конечно, хитрый мамлюк заключит любой спасительный договор, но никто еще не подписал договора со смертью. Старику, пожалуй, недолго осталось, напрасно он волнуется по поводу грядущего. А вот ему, Усаме, необходимо подумать о собственном будущем.
– Милостивый и справедливый господин мой, Пророк Мухаммед заключал договор даже с язычниками-курайшитами, – успокаивающе поднял ладони Усама. – Та же девятая сура повелевает выполнять договор, заключенный с многобожниками, пока они первые не нарушат его. Поскольку необрезанным злодеям предписано уничтожать нас, они непременно сами нарушат договор, как только это им покажется выгодно. Да исказит Аллах их образы и да погубит их счастье! Помимо отваги в бою, они лишены каких-либо человеческих достоинств.
Мамлюк задумчиво перебирал субха – четки с девяноста девятью яшмовыми бусинами.
– Однако в союзниках, предназначенных защитить нас от Занги, отвага – весьма желанное нам качество.
– Да, на поле боя франджи – самые умелые и стойкие воины среди всех людей, – признал Усама. – Но разве не происходит эта доблесть от самолюбия и боязни бесславия?
– Да пусть она происходит хоть от тех гор золота, которыми я обязуюсь оплачивать их помощь! – махнул Муин ад-Дин рукой, унизанной драгоценными перстнями, но потерявшей силу юности. – Пусть грех этого союза падет на голову самого Имад ад-Дина, ибо в нем виновен этот пьяница-апостат, находящийся вне черты веры!
Увы, правитель, у которого больше денег, нежели воинов, не может быть слишком щепетильным в выборе сторонников. Но если он не щепетилен, то разве останется он им верным? Рабское происхождение мамлюка рано или поздно скажется. И правитель Дамаска тотчас подтвердил Усаме, что единственное, чему он предан, – это самосохранению:
– Но, поскольку невозможно ожидать истинной верности нашему договору от слуг креста, будет только разумно втайне отправить к Занги надежного человека…
Сказал и бросил косой вопрошающий взгляд из-под мохнатой брови. Его друг и советчик Усама понял своего повелителя с полуслова и поклонился, прижав руку к груди:
– Ради моего господина, я с радостью возьму на себя весь риск этой миссии.
Да, ибн Мункыз будет благоразумен и поспешит в путь. Отныне судьба немощного Муин ад-Дина зависела от поганых неверных, в то время как аль-Малик аль-Адиль Занги захватывал одну крепость за другой. Неспособный защитить себя всегда окажется обузой союзникам и соблазном врагам. Пожалуй, настало время осторожному Усаме обрести себе более успешного господина. Пророк сказал, что, когда человек заявляет, что другой – апостат, один из них действительно апостат, но кто – неизвестно. В этом случае, похоже, что оба, так как и Муин ад-Дин и Занги – сунниты. Так что Усама не станет спешить с осуждением почтенного Занги, да помилует его Аллах.
Дабы дожить до возраста мудрости, в котором пишутся назидательные воспоминания, пора ибн Мункызу сменить дамасский дом на песке на незыблемую скалу Халеба. А если Занги не обрадуется его возвращению, Усама с облегчением покинет неспокойную Сирию и направится ко двору неописуемо богатого и изысканного Фатимидского халифата. В конце концов, весь этот джихад против многобожников – суннитская затея, не сулящая ему, арабскому эмиру-шииту, никакой прибыли. Но пока Левант полон множества враждующих властителей, образованный, обходительный, любящий мудрость и далекий от предрассудков Усама сможет везде чувствовать себя как дома. А что касается преданности, справедливости и самоотверженности – они непременно победят в его будущих сочинениях.
Договор о поддержке и взаимопомощи Иерусалима с Дамаском был заключен и торжественно подписан. Магометане отбыли, произведя хорошее впечатление и оставив приятные воспоминания и заложников. Союз, за который атабек Дамаска продолжал щедро выплачивать франкам каждый месяц по двадцать тысяч золотых динаров, оказался крепче, чем предполагал Усама, поскольку остановил завоевания Занги.
Поздней осенью, как призрак неотпетого, в Киликии вновь возник неуемный василевс, вновь потребовал, чтобы франки отправились воевать с тюрками под его началом. Раймонд раздраженно ударил правым кулаком по левой ладони:
– Сдается, он будет приставать к нам с ножом к горлу, пока мы его не полюбим.
Это означало – вечно. Одновременно Иоанн заявил Фульку, что намеревается посетить Святой город, а когда король Иерусалимский учтиво попросил ограничить сопровождающее императора войско, дабы не разорять постоем франкские земли, грек непреклонно ответствовал, что в его походах императорская армия всегда покрывала собой всю землю от горизонта до горизонта. Каким-то образом византийцы умудрились приобрести репутацию людей утонченных и вежливых, но франки постоянно сталкивались с их надменностью и грубостью. Ответ автократора насторожил самых доверчивых. Оба – Фульк и Раймонд – отвергли требования греческой империи.
Услышав заносчивый ответ западных дикарей, Иоанн затрясся от гнева, запустил драгоценным хрустальным кубком в голову невезучего вестника. Неужто латинские варвары готовы погибнуть, лишь бы не оказаться под мудрым и милостивым правлением ромейского императора?! Но начинать карательный поход перед суровой зимой невозможно. Василевсу по опыту известно, что Антиохия может выстоять долгую осаду, а вдалеке от своих земель греческой армии туго придется под проливными дождями и пронзительными ветрами сирийской зимы. Поэтому ромей лишь разорил окрестности Антиохии и отошел в Киликию, поклявшись вернуться весной. Шел слух, что Комнин разрабатывает подробные планы завоевания уже не одной Антиохии, но и всей Палестины.
Как всегда, своим появлением византийцы ненадолго отпугнули сарацин, но едва греки скрылись за хребтами Киликийских гор, над княжеством, как коршун, вновь закружил хищный атабек Мосула и Алеппо, принялся грабить направляющиеся в Антиохию торговые караваны, нападать на крепости и сжигать посевы.