Железные франки - читать онлайн книгу. Автор: Мария Шенбрунн-Амор cтр.№ 29

Раймонд – не угодник дам, а воин, охотнее всего он говорил о войне:

– В Европе конные армии несутся друг на друга с копьями наперевес, сшибаются и вступают в рукопашную сечу. Но здешние тюркские полчища, они как вода: расступаются перед нами, чтобы сомкнуться позади, возникают из ниоткуда и исчезают в никуда, носятся вокруг и жалят, как рой бешеных ос, только небо темнеет от дождя стрел.

Любимый чертил на ее животе схемы сражений, втыкал воображаемый стяг в пупок, расставлял арбалетчиков на ребрах, устраивал засады в ложбинках у бедренных костей, вел кавалерийские отряды туркополов в обход груди. Смех Констанции стряхивал воображаемых воинов с неприступных позиций:

– А страшно в бою?

– Страшно? – в задумчивости он прижал жену к себе так, что она охнула. – Перед боем, конечно, в животе словно клубок змей, но волнение, возбуждение и воодушевление захлестывают любой страх. А в самой драке бояться и подавно некогда: в бою я как пьяный, только радость и отчаянность. Ты не один, ты рядом со всеми своими и чувствуешь все вместе – и бешеный азарт, и усталость, и жару, и жажду, и неимоверную тяжесть в руках и ногах. Зато никогда я не бываю так сосредоточен, силен и уверен в себе, как в рукопашной.

Какое счастье, что схватки редки! Гораздо чаще франки полагались на крепкие стены, высокие башни и на страх врагов перед несокрушимостью сынов Запада. Констанция вздохнула:

– Я из-за тебя не сплю и не ем, а ты, оказывается, любишь войну!

Он приподнял брови, повернулся на бок, накрутил на палец прядь ее волос:

– Я жизнь люблю. Я тебя люблю, Господа люблю, свою страну люблю, своих друзей, товарищей. Все это сарацины хотят забрать у меня, а то, что дорого, приходится защищать.

От наплыва нежности, близости и благодарности ее сердце растаяло, на глаза навернулись слезы. Но это была не вся правда. Пуатье было дорого волнение перед боем, воодушевление во время схватки, он любил присоединяться к тысячам глоток, самозабвенно орущим в атаке: «Именем Господа!» – любил упоение битвой, усталость после победы, сознание, что вновь остался в живых, гордое, триумфальное возвращение в свой город. Любил себя могучим, отважным, доблестным воином во славу Господа, гонителем и победителем филистимлян, лучшим из лучших в великолепном содружестве христианских рыцарей.

Повернулась на живот, положила щеку на скрещенные руки, сквозь путаницу светлых волос блестели в свете очага глаза цвета лунного камня:

– Ты борешься с ними, как лев с несметной стаей хищных птиц.

– Ну, я не одинок, а рыцарям к тому же помогают пехотинцы, арбалетчики и туркополы. Только без рыцарей никакие наемные туркополы не спасут. Рыцарь в христианской армии – это броня для всех остальных, это хребет всего войска.

Его рука ласково погладила ее по спине. Она поежилась, прогнув позвоночник:

– Вас мало, а тюрков и курдов бессчётно, они являются снова и снова. Судьба Утремера зависит от полутора тысяч рыцарей.

На латинском Востоке не хватало земель, которые можно было бы раздать рыцарям в виде фьефов, а воинам было необходимо приобретать дорогое вооружение, боевых коней и содержать оруженосцев, поэтому многие служили за одно денежное вознаграждение. Но где наскрести на каждого смельчака по пятьсот безантов в год?

– Ишь ты, постельный стратег! – Он хлопнул ее по попе. – Песка всегда много, а алмазов мало. Тюрки доверяют своему множеству, а мы – своей силе, выдержке и отваге. Не количество решает исход. Сарацины – умельцы убегать, зато мы – умельцы держаться. Вон Александр Великий весь мир с горсткой воинов завоевал и навеки прославился. Всегда немногие владеют многими, а самые достойные правят великим множеством. Со времен Маккавеев и царя Давида на свете не было человека благороднее и сильнее христианского рыцаря.

Констанция и не собиралась спорить, но он хотел выговориться:

– Если бы можно было обойтись без рыцарей, победить одними мужланами и наемниками, мы стали бы лишними, а без христианских воинов рухнуло бы все божественное устройство мира. Разве можно сравнить нашу армию с сарацинскими стаями? Мы преданы друг другу и воюем, не щадя себя, любой ценой защищая соратников, а сельджуки идут в бой только из алчности и страха перед своими атабеками. Своим командирам не доверяют и собой жертвовать не готовы. Пока Имадеддин требует одного слепого послушания и безжалостно карает любую ошибку, никто из его приближенных не решится думать своей головой, зато многие ненавидят его. Бьюсь об заклад, даже Дамаск опасается Занги больше, чем нас. Совместно с Дамаском мы могли бы обуздать Кровавого.

В камине с треском рухнуло прогоревшее бревно, поднялся сноп искр.

– Патриарх Домфорт никогда не позволит заключить союз с магометанскими язычниками.

Князь раздраженно пнул пуховую подушку:

– Черти бы его взяли, этого патриарха! Он вырвал у меня вассальную клятву и с тех пор вздохнуть не дает!

Констанция натянула на плечи меховое одеяло, осторожно заметила:

– От Радульфа можно избавиться. Он нерадивый, греховный пастырь, и назначение его никогда не было одобрено капитулом.

В полутьме на загорелом, смуглом, как у тюрка, лице возлюбленного сверкали только светлые глаза и белые зубы. С пышной гривой выгоревших на солнце волос князь походил на царя зверей. Никто не устоит против него, и уж конечно, не оплывший, рыхлый патриарх.

– А ты мог бы победить льва?

– Даже с одним копьем, – Раймонд ответил с деланой небрежностью. – Шкура следующего льва, с которым я встречусь, украсит твои покои!

– Ты настоящий Самсон!

– Хотел бы я быть таким, каким ты меня видишь. Мой отец сказал о себе:

Не знаю, под какой звездой

Рожден: ни добрый я, ни злой,

Ни всех любимец, ни изгой,

Но все в зачатке;

Я феей одарен ночной

В глухом распадке… [2]

– Вот и я не знаю ни своей звезды, ни того, кем окажусь в конце концов, – провел по ее щеке шершавыми пальцами, – но пока ты веришь в меня, лучшее во мне будет побеждать.

Пламя очага озаряло его профиль, благородный и четкий, как у статуи. Он самый красивый из всех виденных ею мужчин, но она давно уже любила его не только за это. Человек – не ангел, даже если выглядит, как архангел. Где-то в сердцевине каждого смертного гнездится какая-нибудь человеческая слабость. Каждый заробеет, если равняться на Шарлеманя или Александра Магнуса.

Отец Раймонда, герцог Гильом IX Аквитанский, по всей Европе прославился бешеным нравом, замечательными песнями, невиданными приключениями и грешной любовью к прекрасной Данжерозе, которую герцог изобразил на своем щите, чтобы носить ее в бою так же, как она носила его на себе по ночам. В просвещенной, изысканной Аквитании среди своих владетельных, могущественных пуатевенских родичей Раймонд был всего лишь младшим сыном, он не имел во Франции даже пяди земли, и, хоть в силе и отваге ему не было равных, он так и не научился ни читать, ни писать. И до сих пор, несмотря на всю его самсонову силу, Пуатье мучала порой странная неуверенность в себе, страх оказаться хуже того прекрасного рыцаря, которого видели в нем люди. У менее благородных людей собственные несовершенства порождают в душе зависть, злобу, мстительность, коварство. Но самые исключительные, самые замечательные люди, такие как ее Раймонд, они – как жемчужная раковина, умудряются наращивать вокруг своей слабости твердую, сверкающую, бесценную оболочку достоинств. Может, именно потому, что сам Раймонд сомневался в себе, он и стал неустрашимым, непобедимым, любящим и верным.