Ничего страшного. Неуспеваемость излечима! - читать онлайн книгу. Автор: Оливье Револь cтр.№ 10

— Ты считаешь, что ты толстая?

— Нет, я уже даже слишком худая, мне надо поесть…

Двумя вопросами Мари Франсуаз исключает возможность и нервной, и психической анорексии. Потом в обстановке доверия и сочувствия, созданной врачом, девочка решается на признание: «Мне хочется есть, но я не могу порезать мясо…» Теперь Мари-Франсуаз уже понимает, что девочка неосознанно ассоциировала процесс разрезания мяса с болезненной хирургической операцией, которой она подверглась. Она помогает девочке увидеть связь между этими представлениями и постепенно, осторожно сводит на нет идею отказа, в которой девочка готова была замкнуться.

В дальнейшем я часто с восхищением наблюдаю за работой педопсихиатров с их маленькими пациентами. Я понял тогда все значение понятия «эмпатия» (в буквальном переводе «страдание вместе»). Оно необходимо, чтобы создать ощущение защищенности, благотворное для выздоровления.

Окончательно уверенность в своем решении формируется в 1985 году, когда я попадаю под начало Режиса де Виллара. Я становлюсь интерном, потом заведующим отделением, потом открываю свое отделение в неврологической клинике. Именно тогда я научился ценить важность клинического исследования, наблюдения, короче говоря, всей необходимой медицинской процедуры, которая одновременно успокаивает ребенка, родителей и врача и позволяет добиваться результатов без излишних теоретических разглагольствований. Режис де Виллар к тому же привлекает наше внимание к применению психотропных препаратов, поделившись своим колоссальным опытом в этой области задолго до того, как ими увлеклись современные врачи!

Нашу практику в настоящее время можно считать равнодействующей всех этих разнообразных влияний. В любом случае за основу нашей деятельности мы принимаем откровенный и искренний подход к пациентам, требующий большого смирения и личной причастности.

— У кого есть скорлупа, рожки, она медленно двигается и вылезает, когда идет дождь?

— …

Пятилетний Маттье внимательно смотрит на меня. Он ищет ответ, вроде бы находит, но не решается сказать. Ничего не получается. Я медленно повторяю ему вопрос… опять не получается.

Меня поражает его взгляд. Огромные вопрошающие глаза хотят, кажется, прочитать мои мысли. Он не отрывает взгляда, а в глазах — непонимание, отчаянье. Однако когда я его спрашиваю, «у нее длинный хвост, она рыжая, она прыгает по деревьям» — его глаза проясняются. Он наклоняется над моей книжкой с картинками и торжествующе тычет пальчиком: «Вот! Это белка!»

Маттье в старшей группе детского сада. Родители привели его ко мне на консультацию, потому что воспитательница посоветовала оставить его в этой группе еще на год: «он еще маленький, несамостоятельный, он плохо говорит, не понимает, чего от него требуют, в общем для подготовительной группы он еще не созрел». Родители вполне с ней согласны — дома они наблюдают то же самое. Но оставлять его еще на год не хотят: «Он отстанет еще больше», — говорят они. И мама уверена: тут скрывается что-то еще. У нее четверо детей, и она всегда замечала, что этот не такой, как все.

Я попросил ее рассказать подробнее. Когда он был маленьким, он не всегда понимал, что мама ему говорит. И она заметила, что он понимает ее жесты, но не слова. При всем при этом мальчик рос тихим, послушным, ласковым. Однако со временем его проблемы с общением стали тревожить маму. Он заговорил позже других детей: первые слова в три года, первые фразы в четыре. При этом он крепкий, ловкий, спортивный мальчик. Хорошо катается на самокате и на лыжах. То есть физически нормально развит. За исключением одной небольшой проблемы — плохо ориентируется в пространстве, путает вверх-вниз, вперед-назад и право-лево. Педиатр посоветовал позаниматься психомоторной терапией. Других нарушений у мальчика вроде бы не было. Психолог отметил, что его «невербальные [13] » результаты теста на IQ в пределах нормы. Врач в детском саду вообще ничего не заметил особенного. Логично — когда ребенка не видно ни слышно, трудно что-либо обнаружить.

Пока я слушаю родителей, я одновременно наблюдаю, как Маттье играет в углу. Светленький, симпатичный малыш, тихо и сосредоточенно перебирает игрушки в ящике (какой кабинет детского врача без ящика с игрушками). И я не могу удержаться от мысли: «Вот еще один будущий „отстающий“. Мамочка не особо стремится, чтобы он вырастал…» Маттье никогда не ходил в ясли и не сидел с няней. Мама посвящает ему все свое время — то, чего не смогла сделать для других детей. И к тому же у него старшие сестры, которых не надо упрашивать с ним понянчиться. Классика жанра, номер четвертый, забалованный множеством мамаш.

И я позволяю себе сказать это его родителям. Веселым и дружелюбным тоном, эдак подсластить горькую пилюлю. Практически, я уже почти вступаю на неверный путь. Но их ответ меня остановил: «Возможно вы правы. Но мы видим: он хочет, чтобы все изменилось. И мы тоже хотим!!!!» Маттье, оторвавшись от игрушек, смотрит на меня, улыбается и вновь погружается в свой сказочный мир. Непохож он на «ребенка, который не желает взрослеть». Очень хорошо. Будем искать новую гипотезу.

Не хватает слов.

Как обычно, я прошу позволения поговорить с ребенком наедине. Матье поднимает на меня внимательный взгляд и дальше уже не сводит с меня глаз. Мне показалось, он немного заторможен. Он невероятно спокоен и не отвлекается ни на мгновение. Ничего из того, что валялось на моем столе, не вызывает его интереса. Он абсолютно ни на что вокруг не смотрит. Я прошу его что-нибудь нарисовать. Графические способности его гораздо ниже, чем положено по возрасту. То же самое с письмом. Он не может написать свое имя. И еще у него отсутствует беглость речи.

Я быстро понимаю, что ему удается составить правильную фразу только спонтанно, не задумываясь. Только при этом условии у него получается что-то сказать. Фраза вылетает изо рта сама собой, как бы рефлекторно. Этот автоматизм показателен: значит, Маттье не отвечает на вопросы. Когда я его о чем-то спрашиваю, он замыкается. Я достаю свою «библию», подборку картинок, которые нужно сначала показать, а потом назвать: кролик, будильник, лейка, кепка, самолет и так далее. Тут же становится ясно, что ему трудно словами выразить мысль. Все понятия ему знакомы, но ему не удается дать им подходящие имена. Назвать известные ему животное и объект ему трудно. Часто он просто молчит. Не хватает слов.

Наоборот, когда говорю я и предлагаю ему показать мне пчелу, цветок или трактор, он не разу не ошибается. Без колебаний он тычет пальчиком в пресловутую улитку, которую недавно безуспешно пытался назвать. Да, наверное в саду ему не сладко приходится. Наверняка его осыпают насмешками. Знаете же, как дети добры друг к другу! И мне приходит в голову мысль: он так пристально смотрит на меня, потому что старается понять, что я ему говорю. Потому что понимает он через раз. В каждой фразе он замечает знакомые слова, но их недостаточно, чтобы уловить основной смысл. И вот уже он вконец растерян. Угнетен серьезной проблемой с пониманием синтаксиса. Есть такая форма нарушения речи.