Когда поют сверчки - читать онлайн книгу. Автор: Чарльз Мартин cтр.№ 33

Чарли улыбнулся и выбрался из машины. Придерживая рукой дверцу, он наконец сказал то, что собирался сказать на протяжении вечера.

– До Четвертого июля осталось всего несколько дней.

– Я знаю, – ответил я негромко.

– Ну и как? Ты уже набрался храбрости?

– Я над этим работаю.

– Сколько лет-то прошло?

– Ты знаешь не хуже меня.

Чарли кивнул и повернулся к озеру, словно мог его видеть. Достав из заднего кармана джинсов складную тросточку, он резко встряхнул ее, раскрывая, и постучал по крылу «Субурбана».

– Письма предназначены для того, чтобы их читали, дружище. Потому-то люди их пишут.

– Я в курсе. – Опустив взгляд, я уставился на коленки.

Чарли улыбнулся.

– Или ты ждешь, пока я его прочитаю и расскажу тебе, что там говорится?

Я взялся за рычаг коробки передач, переключая его на «ход».

– Мне кажется, Джорджия оставила тебе свежий подарочек прямо перед входной дверью. Смотри не вляпайся.

Чарли чуть задрал голову, принюхался и, еще раз улыбнувшись, зашагал прочь. Больше он ничего не сказал, но в этом не было необходимости. Его вопросы говорили сами за себя.

Выехав с подъездной дорожки на шоссе, я повернул в сторону, противоположную моему дому. Несколько минут спустя я был уже на больничной парковке, которую освещала одна-единственная желтоватая лампочка. Припарковавшись подальше от нее и выйдя из машины, я сразу увидел уборщика, который выкручивал возле боковой двери мокрую половую тряпку. Выждав, пока он закончит, я быстрым шагом двинулся к двери и успел войти до того, как она захлопнулась.

Больница – любая больница – место достаточно оживленное, поэтому там сравнительно легко оставаться незамеченным, нужно только притвориться, будто торопишься куда-то по важному делу. Если озираться по сторонам и мешкать возле каждой двери, тебя мгновенно вычислят и остановят.

Проходя мимо пустой комнаты отдыха для персонала, я пошарил за дверью и нащупал висящий на крючке белый халат. Надев его, я обнаружил в кармане свернутый кольцом стетоскоп. Повесив его на шею, я зашел в туалет и мокрой расческой тщательно зачесал назад волосы, снова вышел в коридор и уверенной, но не слишком быстрой походкой зашагал к палате Энни. Мне хотелось выглядеть по-деловому, но и суетиться тоже не следовало: я же был «на работе», а раз так, чрезмерное напряжение и торопливость могли броситься кому-то в глаза и все испортить.

На ходу я извлек из прозрачного ящика на стене медкарту Энни и продолжал шагать по коридору с таким видом, словно меня как раз и послали забрать последние назначения. Проходя мимо сестринского поста, я неразборчиво пробурчал пару слов, которые могли сойти за приветствие, свернул за угол и юркнул в другой туалет. Запершись в кабинке, я извлек карту из пластикового конверта и быстро ее пролистал. Через три минуты я знал все, что мне было необходимо. Вернув карту Энни в ящик, тем же путем я незаметно покинул больницу.

Вернувшись домой, я первым делом отправился в кладовую и достал оттуда старый футляр для теодолита. Когда я был маленьким, мы с Эммой нашли его на чердаке – пустой пыльный ящик с длинным, потрескавшимся от старости кожаным ремнем для переноски. На деревянной крышке – на крошечном металлическом медальоне – было выгравировано: «Ок. 1907». Несмотря на почтенный возраст, футляр оставался в значительной степени пылевлагонепроницаемым, и в нем было достаточно места, чтобы хранить там вещи, которыми я дорожил. Например, книги.

Сейчас я достал из ящика письмо Эммы и, крепко прижимая его к груди, пошел на причал. Там я остановился, поднес конверт к самому носу, глубоко вдохнул и, крепко зажмурив глаза, солгал себе, наверное, уже в стотысячный раз.

Открыв глаза, я обнаружил, что все еще в белом врачебном халате.

Как-то накануне очередного Рождества я купил старый двухместный гоночный скиф, явно знававший лучшие дни. Установив лодку на ко́злы в гараже, я провел там немало вечеров, меняя, выправляя, отпаривая, полируя и ремонтируя шпангоуты и стрингеры, обшивку днища и бортов, банки и весла, вертлюги и отводы словом, все, что должно было двигаться или служить несущим элементом конструкции. Работал я методично и тщательно и в результате фактически построил новую лодку, используя старую в качестве модели-образца. Никакого особого опыта у меня, конечно, не было, так что учиться приходилось, что называется, на ходу, зато я знал кое-что о самой гребле как о виде спорта и надеялся, что воссоздаваемый мною скиф даст нам с Эммой новое интересное занятие и заодно поможет хоть немного укрепить ее больное сердце.

И вот в первый день Рождества мы с Эммой пошли на берег озера. Я завязал ей глаза, взял за руку и вывел на причальный плот, где нас ждала готовая лодка. На борту я вывел по трафарету ее название – «Эмма».

Как я и ожидал, Эмма сказала все приличествующие случаю слова, после чего я предложил ей немного прокатиться. Она согласилась, как мне показалось – с радостью, и спустя какое-то время мы не спеша отошли от причала. Эмма гребла, пока могла, то есть совсем недолго, а я смотрел на ее спину, на то, как ложатся на ее худые узкие плечи короткие редкие волосы, в который раз наблюдая упорную, непрекращающуюся борьбу между душой и той бренной оболочкой, в которую она была заключена.

Я знал, что ее сердце день ото дня сдает, становится слабее. Это было видно и по ее бледности, и по рисунку дыхания. Очень скоро наша гребля превратилась просто в прогулки по озеру, во время которых Эмма безостановочно делала наброски, зато я работал за двоих. Мне это принесло пользу: я здорово окреп, и, когда меня впоследствии взяли в гребную команду, я узнал, что сердце у меня абсолютно здоровое. Да, мое сердце работало прекрасно, лучше, чем у многих. Катая по озеру Эмму, фактически я возил в лодке дополнительный груз, и это физическое упражнение сотворило настоящее чудо с моими легкими, сердцем и сосудами, не говоря о мускулатуре рук, ног и спины. Той же весной на первенстве штата я был третьим в гонке одиночек.

Каждый выход на воду с Эммой действительно был для меня превосходной тренировкой, но радости эти прогулки приносили мне значительно меньше, чем могли. Состояние Эммы продолжало ухудшаться – я отчетливо видел это каждый раз, когда внутренним взором проникал туда, где отчаянно билось, захлебываясь кровью, ее больное сердце.

По мере того как буквально на глазах менялись к худшему самочувствие и даже внешний облик Эммы, ее мать все сильнее разочаровывалась в возможностях современной медицины и готова была пробовать все, что угодно. Нередко мы с Эммой сидели в ее комнате и, приникнув к вентиляционным отверстиям, слушали, как мистер и миссис О’Коннор шепотом обсуждают дальнейшие перспективы лечения и количество неоплаченных счетов, которое росло с угрожающей быстротой несмотря на то, что отец Эммы работал на двух работах. Как бы там ни было, надежды родителей на новые, экспериментальные методы лечения явно сошли на нет, поскольку теперь Эмму возили в Атланту не так часто, как прежде, хотя еще недавно они с матерью летали туда дважды в месяц. Истощив свои банковские счета, но не получив никакой существенной помощи от официальной медицины, родители Эммы решили прибегнуть к услугам странствующих евангелистских проповедников.