Алена хотела спросить, что за человек был этот самый муж,
некогда ограбленный честным ворюгой Шурой Кренделем, но Света была такая
замученная, что разговаривать с ней не было никакой возможности. Света
сообщила, что завтра ей опять надо побывать в отделении, поэтому она
отпросилась с дежурства, перенесла его на день позже. Если Алена хочет, может
прийти и поездить с ней послезавтра. А если не хочет, наверное, доктор Денисов
с удовольствием ее покатает.
Алена без раздумий ответила, что с удовольствием покатается
с доктором Денисовым, а послезавтра и с доктором Львовой. На том и расстались.
Про кассету Света не спросила – видимо, забыла. Ну и ладно, эта кассета много
лет своего часа ждала – и еще подождет.
Тем временем приехали на улицу Автомеханическую, дом
пятнадцать, поднялись в квартиру сорок пять. Дверь открыл долговязый дядька лет
под пятьдесят, с одутловатым морщинистым лицом и заплывшими карими глазами.
Улыбнулся добродушно, по-детски:
– Ой, ребята… вы приехали… ну давайте, заваливайте. Вон он,
Генка. Лежит, ждет.
Неприлично толстый, весь расплывшийся Генка храпел на
кровати, которая чуть не до пола просела под его «тельцем».
– Услуга платная, ребята, – посмотрев на постельное
белье неопределенного цвета и облезлые стены, скучающим тоном сказал Денисов.
Кареглазый, закивав, сунул руку в карман джинсов (кстати,
джинсы были всего-навсего «Lee» и вполне новые) и достал несколько сторублевок:
– Мы платежеспособны, сколько вы берете?
– Люба, разберись, – чуть более милостиво велел Денисов
и, пока фельдшерица двумя пальчиками отсчитывала смятые деньги, достал из ее
чемоданчика ампулы и капельницу.
Люба убрала деньги и перетянула жгутом Генкину руку. А Алена
меж тем исподтишка поглядывала на кареглазого.
В этом лице записного пропойцы было что-то знакомое, она его
определенно видела раньше… Причем воспоминания об этой встрече были не слишком
приятные, однако почему-то рифмованные. То есть с этим человеком были каким-то
образом связаны стихи – да, стихи Николая Рубцова. Почему именно Рубцова, Алена
вспомнить не могла. Разве что простейшая аллюзия: замечательный поэт тоже пил,
допивался до делириума, умер (вернее, был убит женой) в разгар жестокой белой
горячки…
Что характерно, кареглазый тоже поглядывал на писательницу с
явным напряжением своего притупившегося ума. Может быть, видел ее фото на
обложке какого-нибудь детективчика?
Детективчик! Бог ты мой! Ну конечно! Да это же Леха,
участник жуткой истории, в которую вляпалась писательница Алена Дмитриева почти
два года назад, на Рождество. Это Рождество вполне могло стать последним в ее
жизни. Она лежала тогда, привязанная к дивану, не менее продавленному, чем эта
кровать, полуживая от уколов, которыми ее пичкали, и, словно страшный сон,
слушала запинающийся голос из-за стены:
«Скалы встали… скалы встали… перпендикулярно…»
Леха за стенкой пытался вспомнить стихи Рубцова, но не мог и
бесился от этого, а Алена бесилась оттого, что у нее залеплен рот пластырем и
она не имеет возможности ему подсказать, как скалы встали перпендикулярно к
плоскости залива. Круг луны. Стороны зари равны попарно. Волны меж собою не равны.
Дальше шли слова о том, как, спотыкаясь даже на цветочках,
боже! Тоже пьяная! В дугу! Чья-то равнобедренная дочка двигалась, как радиус в
кругу…
И эти стихи теперь навсегда ассоциируются в памяти Алены с
одним из самых жутких впечатлений ее жизни: ведь подругой запьянцовского Лехи
была та самая «голая русалка алкоголя», Любка Красовская, беспощадная убийца,
глава банды, застреленная загадочным человеком по имени Игорь
[14].
Алена с Лехой виделись мельком, уже когда все было позади, во время
милицейского расследования, однако, похоже, не только для нее те давние
воспоминания были неприятными. Одутловатая Лехина физиономия вытянулась, рот
приоткрылся, в карих глазах вспыхнул ужас.
– Доктор, ты… – Леха одной рукой схватил Денисова за рукав
халата, а другой тыкал в Алену: – Ты ее откуда взял, а?
– На улице нашел, а что? – ни на миг не замедлил с
ответом Илья Иванович.
– Выгони! Выброси! Положи, где взял! – зачастил
Леха. – Она же знаешь кто?! Она жуть! Она иглу в яйце видит! Она все про
всех угадает! Она Люську прикончила! Она полдома разрушила! Она таку-ую
компанию разбила, всех моих друзей распугала… – Он горестно всхлипнул. –
Она про тебя все разузнает, все выяснит, все выспросит, душу наизнанку
вывернет, а потом в книжке тако-ого пропишет! Знать не будешь, где правда, а
где вранье. Сам запутаешься, спал ты с ней или нет.
– Пока нет, а что будет дальше, посмотрим, – вежливо
ответил доктор.
Люба коротко хохотнула, а Алена бросила на Денисова
осторожный взгляд.
Посмотрим? Это интересно… Но что-то особого энтузиазма в
голосе доктора не слышно…
И в эту минуту послышалась мелодия «Кукарачи».
Денисов захлопал себя по карманам. А смешной электронный
голосок пел-распевал старую-престарую песенку:
Я с досады чуть не плачу,
У меня в груди вулкан.
Ты сказал мне: кукарача,
Это значит таракан.
Леха испуганно смотрел на доктора, а тот продолжал шарить по
карманам. Люба сначала потихоньку хихикала, а потом стала хохотать так, что
никак не могла закрепить пластырем иглу в вене заливисто храпящего Генки.
Денисов наконец-то нашел в одном из многочисленных карманов
свой обшарпанный «Siemens», погрозил ему пальцем:
– Будешь так громко петь, я тебя на вибратор переключу, понял?
Алло! Слышу, Виктор Михайлович! Что? Сердце? Но у нас тут человек под
капельницей… Понятно.
Нажал на пару кнопок, выполняя свою страшную угрозу
телефону, и развел руками:
– Дан приказ – ему на запад… Собираемся, барышни. Сюда
приедет линейная бригада, а мы перебазируемся на сердечный приступ.
– Молодой человек! – окликнула Люба высокомерно.
Леха оторвал враждебный взор от Алены и обратил его на Любу,
не успев изменить выражения:
– Что?
– Подойдите сюда! – скомандовала та. – Проследите,
чтобы ваш приятель ненароком не дернулся, чтобы игла не выскочила. Понятно?
– Понятно, – растерянно протянул Леха, с испугом глядя
на жирную Генкину руку, соединенную с капельницей, и за те несколько минут, что
он пялился на иглу в вене приятеля, бригада успела очутиться за дверью.