Путешествие в Закудыкино - читать онлайн книгу. Автор: Аякко Стамм cтр.№ 52

– Хорошее вино, – удовлетворённо заметил старик, рассматривая на свет свой бокал. – То ещё. И как тебе удалось его сохранить?

– Я многое сохранил, не только вино, – ответил Рассказчик, залпом выпив всё содержимое до дна. – Всё сохранил, а иначе, что бы я мог рассказать?

Он перевернул стеклянный сосуд вверх дном, убеждаясь, что последний действительно пуст, и обратив хитрый, самодовольный взгляд на собеседника, улыбаясь во весь свой беззубый рот, добавил. – И даже клобук белый. Помнишь?

– Помню, брат, – улыбнулся в ответ Прохожий. – Я всё, брат, помню. Всё.

В углу снова заскулил пёс, не то напоминая о себе, не то давая понять, что он тоже всё помнит. Помнит и сожалеет.

– О, слышишь? Малюта тоже помнит, – засмеялся захмелевший Рассказчик, снова наполняя свой бокал. – Иди сюда, пёсик, иди к нам, не бойся.

Обрадованный зверь, заслышав родной голос, вскочил и ломанулся, было, к хозяину, но тут же остановился, как вкопанный, суча по паркету передними лапами, виляя во все стороны хвостом, и скуля жалобно, как маленький, трусливый щенок.

– Ну, позови же ты его, старче. Сколько лет уж прошло, а он всё при виде тебя сам не свой, – Рассказчик налил в глиняную плошку немного вина и протянул её Прохожему. – На, дай ему.

Старик принял плошку и поставил её возле себя.

– На, Малюта, пей, иди сюда, не бойся, – старик позвал пса, и тот, нерешительно переминаясь с лапы на лапу, то бросая беглый виноватый взгляд на Прохожего, то оглядываясь на хозяина, неуверенно приблизился и, прижав уши к голове, замер, глядя немигающими, полными горячих собачьих слёз глазами прямо в очи старику.

– Да не бойся ты, глупый, пей, – и монах ласково погладил пса по тёплой голове, после чего тот, вылакав в один присест всё содержимое плошки, сел на задние лапы и, радостно гавкнув, протянул Прохожему переднюю правую лапу.

Рассказчик, тем временем, достав из дивана точно такую же бутылку, снова наполнил свой бокал.

– Что-то ты зачастил, брат.

– Что ты, что ты, – как бы посерьёзнел вдруг Рассказчик, – между первой и шестой перерыва нет вааще. Ну, за мир и дружбу!

Чокнулись. Рассказчик выпил. Помолчали.

– А всё-таки, роман должен быть написан, – сказал, прерывая молчание, старик.

– Я не пишу романов, монах, – поддержал разговор Рассказчик.

Боярин Берёзов, освобождённый от пут, сидел на высоком, крутом берегу Москвы-реки под непреступной каменной стеной Кремля. Солнце уже зашло, и только последние его лучики слегка рисовали кровью по краю тёмного, бездонного неба, сочитающегося с чёрной землёй контрастным огненным заревом. Впереди была ночь, последняя в его жизни. И хотя тело ныло, изнурённое пытками, спать не хотелось, усталости в эту ночь не чувствовалось в преддверии беспредельной нескончаемой ночи вечности. Времени оставалось совсем мало, ничтожно мало, нужно было всё вспомнить, обо всём подумать.

Выйдя из кремлёвского дворца, он беспрепятственно прошёл сквозь все ограждения и патрули опричников, провожавших его молчаливыми, полными ненависти и презрения взглядами. Затем, миновав Фроловские ворота, оказался на площади, называемой Красной. Это имя издревле на Руси означало – красивая, прекрасная (любовное обращение красна девица, отнюдь никогда не выражало болезненно-аллергическую пигментацию кожи). Но оно никак не вязалось с уродливым, заполненным нечистотами рвом, тянущимся вдоль кремлёвской стены. Или с тесно облепившими площадь торговыми рядами, исторгающими зловонье гниющих продуктов и привлекающими мириады назойливых мух, нашедших здесь своё пристанище, и регулярно устраивающих праздник живота в непосредственной близости резиденции московских государей. Не придавало великолепия всей этой картине и лобное место с водружённой на нём окровавленной плахой, страшными, ужасающими орудиями казни и почерневшими головами преступников, что покоились на высоких кольях, служа не только объектом всеобщего обозрения и устрашения, но также излюбленным лакомством всё тех же мух. Кто знает, может цвет крови, в изобилии пролитой на этом месте, и дал столь красноречивое название центральной площади державного города. Задерживаться здесь не хотелось, завтра будет время вдосталь налюбоваться этими красотами под испепеляющими лучами полуденного солнца, под улюлюканье и свист раздражённой, доведённой до сумасшествия, кровожадной толпы. Он пошёл вниз, мимо Покровского собора, вдоль рва к реке, в прохладную свежесть неторопливо текущих вод, плавно перекатывающихся в бесконечном, ничем не прерываемом движении будто вечной, никуда не спешащей жизни. В это ли течение вскоре предстоит навсегда влиться его временному, земному бытию? Он направился на простор проститься с заходящим, скрываемым с площади башнями московского кремля светилом. Проститься навсегда, навеки, в ожидании встречи с новым, никогда не заходящим солнцем, не обжигающим, не испепеляющим, вечно ласковым, дарящим Свет, Тепло и Любовь всем в равной, непреходящей мере.

Сейчас он просто сидел на высоком берегу Москвы-реки, подогнув под себя левую ногу, и бросал камешки в нехотя движущуюся мимо гладь вод. О казни не думал, о плохом вообще думать не хотелось. Он просто доживал, жадно впитывал в себя последние часы этого кратковременного бытия, стараясь не упустить ничего, ни единой его крохотной пылинки, ни наималейшей капельки, сливаясь с его запахами, звуками, красками, ощущая себя частью его, рабом, и всё же хозяином этой уходящей жизни. И от этого ощущения ему было хорошо. Хорошо и спокойно. Предстоящая казнь уже ничего не значила, её просто не было. Ей не нашлось места в вечности, дыхание которой он уже чувствовал в движении прохладного ночного воздуха, медлительной, никуда не спешащей реки, глубокого, беспредельного чёрного неба на многие-многие тысячи пространств вглубь усеянного немигающими, зовущими к себе звёздами.

Он не сразу услышал цокот копыт приближающегося со стороны Боровицких ворот вороного, как сама ночь, коня. И только когда тот остановился за спиной, нетерпеливо стуча подковами о камни и гневно храпя в негодовании на седока, сдерживающего его прыть властной рукой, он оглянулся, окинул взглядом нечёткий в призрачном ночном свете силуэт всадника и, отвернувшись к реке, ещё раз бросил в чёрную пустоту лёгкий камушек.

– Почто так рано за мной? Солнце ещё не взошло, до рассвета я волен. Или Государь опасается, что сбегу я, и на его празднике жизни одной смертью станет меньше?

Боярин бросил в реку новый камень, и тот, отражаясь от водной глади, поскакал вдоль лунной дорожки, отсчитывая не то часы уходящей жизни, не то ещё невесть какой тайный счёт.

– Передай Царю, чтобы не беспокоился, слово боярское я сдержу, волю царскую исполню. Будет нынче праздник на Москве.

– А ты не вежлив, боярин, – звонко прозвучал над головой Берёзова высокий юношеский голос. – Чай, не с прихлебателем царским говоришь, так хотя бы встал для приличия.

Боярин оглянулся ещё раз, поднялся неспешно на ноги и взял вороного за узду, отчего тот непокорно мотнул мордой, но, почувствовав силу и власть руки, присмирел, недовольно фыркая.