Путешествие в Закудыкино - читать онлайн книгу. Автор: Аякко Стамм cтр.№ 138

Мой собеседник давно уж не расхаживал туда-сюда, словно по кафедре, не выглядел всезнающим, авторитетным профессором, поучающим юные неокрепшие души и умы. Мне даже показалось, что он вынужден был признать справедливость моей, отличной от его правды. Хотя ему это было неприятно, что отразилось и в его глазах, и в мимике лица, и в молчании, которым он оценил мои слова, словно зачётом.

– Верю вам, молодой человек, – наконец заговорил он. – Верю, что и взаправду так думаете, как говорите. А посему… – он осёкся на полуслове, подумал немного и заключил. – И всё же моя правда вернее, жизненнее. Вот смотрите, люди, что в Закудыкине собрались, по вашей правде тут и, вроде бы, за неё же. А знаете, за что вас пополудни казнят?

– Казнят?! – не на шутку удивился я не только такому исходу дела, но и осведомлённости моего сокамерника. – За что?!

– За изнасилование…. У вас ведь так принято – подозревать в одном, осудить совсем за другое, а казнить за третье, – он улыбнулся кривой, совершенно неискренней, натянутой улыбкой. На какое-то мгновение, на совершенно крохотный, незначительный миг блеснул в его ухмылке гранью алмазный клык, отражая последний предсмертный вздох угасающей свечи.

* * *

Страшный, просто сумасшедший стук в дверь отвлёк атамана, вывел его из состояния созерцательного ступора. Он содрогнулся всем телом, будто через него от макушки до самых пят пропустили электрический разряд немалой мощности.

– Щас… щас… – проговорил он непонятно кому, то ли продолжавшему как ни в чём не бывало молиться гостю, то ли тем, которые изо всех сил колотили и наверняка собрались уж вынести дверь в комнату вместе с косяком. Он слез с кровати и в чём был, то есть в правом носке, кинулся открывать дверной засов, в прочности которого только что сумел убедиться. Не добежав до двери всего несколько шагов, он вдруг осознал всё антидресскотство своего внешнего вида, вернулся к кровати, поднял с пола вблизи неё и торопливо, на ходу надел шёлковый китайский халат с драконами и только тогда отпер засов. В помещение тут же вломился с шашками наголо и калашниковыми наперевес небольшой, человек в пять-шесть отряд во главе с есаулом Нычкиным. Все выглядели встревожено и даже напугано.

– Что?! – вскричал возбуждённый донельзя есаул.

– Что?! – ответствовал ему начинающий тоже нервничать полковник.

– Что случилось?! – уточнил свой вопрос есаул.

– Что случилось?! – не сдавался в порыве недоумения полковник.

– Где?! – круто изменил направление вопроса Нычкин.

– Кто?! – поддался на вираж атаман.

– Он… – совсем уж конкретизировал есаул, ощупывая всё помещение цепким липучим взглядом.

Полковник оглянулся на красный угол. Гостя нигде не было. С иконостаса, с одного из образов на него внимательно и строго взирал, проникая внутрь, в самое сердце, совершенно реальный, будто живой Царь и Государь всея Великия, Малыя и Белыя России Иоанн Васильевич Грозный. И взгляд этот как бы говорил, вторя постепенно удаляющимся затухающим эхом: «Я не судья тебе. Один над нами суд».

– А … где…? – перехватил инициативу совсем уж растерявшийся атаман.

– Кто? – поддался Нычкин.

– Царь…

– Кто???!!! – возвысил голос почти до фальцета есаул.

«Закусывать надо», – пронеслось в головах у прячущих шашки в ножны воинов.

Оказалось, что уже с полчаса казаки штурмуют запертый изнутри вход в комнату полковника. С тех самых пор, когда патрульный разъезд увидел льющийся из распахнутых настежь окон яркий слепящий свет, как от тысячи тысяч свечей или лампадок, и услышал низкий, словно раскаты предгрозового грома голос, вещающий что-то на неизвестном, непонятном языке. Обеспокоенные служаки постучали в дверь – никакого ответа, они постучали ещё, более настойчиво – реакция ноль. Тут подошёл Нычкин и распорядился стучать сильнее, а если потребуется, то ломать дверь и спасать его превосходительство. Это было исполнено с присущим рвением, пока взмыленные от усердия казаки не обнаружили живого и совершенно невредимого атамана, даже в драконах, и без всякого намёка на пожар либо какую иную неприятность или каверзу. Тогда только все успокоились и разошлись по делам службы. Нычкин остался.

– Разрешите доложить, господин полковник?!

– Что ещё? – никак не мог окончательно придти в себя атаман, будто какая-то мысль держала, ни в какую не хотела отпускать его душу. Может, приснилось что…?

– Задержан неизвестный без документов. Думаю, лазутчик и жидовский шпион. Уверен, что шпион. Как прикажете поступить? Расстрелять как обычно, в подвале? Или казнь принародную учиним?

Полковник молчал. Он сидел на своей кровати, почти как несколько минут назад, только в халате и, свесив на пол ноги. Его сознание никак не покидал недавний сон, видение, настолько явное, что определить точно, было то наяву или только пригрезилось, оказалось для его воспалённого рассудка задачей весьма сложной, практически невыполнимой. «Тут человек к тебе от меня придёт,… пришёл уже, так ты…», – свербело в мозгу и ни в какую не отпускало.

– Так может, и не шпион вовсе… – не вполне уверенно пролепетал атаман, – может так, прохожий?

– Шпион, точно шпион, – заупрямился есаул, но вдруг понял, что этот аргумент не особо убеждает сейчас полковника, что нужно что-то другое, более существенное, изначально не требующее доказательств обвинения.

Нычкин подошёл ближе, почти вплотную, присел рядышком на кровати, совершенно оставив субординацию, и вкрадчиво-доверительно сообщил искусительным полушёпотом.

– Это ещё что? Самое ужасное – не хотел говорить Вам, расстраивать – он изнасиловал Вашу… э-э-э… ну, эту Вашу…, певунью. Чуть не скрылся от правосудия, собака. Потерпевшая успела вовремя сообщить. Изловили гада.

– Что-о!!! – нерешительность и мягкотелость атамана как корова языком слизала. Он весь налился красным праведным гневом, медленно, словно неумолимо надвигающийся рок, встал на ноги, захрустел фалангами пальцев, крепко сжатых в кулак, и грозно топнул в пол правой, обутой в несвежий носок ногой.

– Повинен смерти!!!

Меня вели на берег озера в кандалах. Именно в кандалах, а не в браслетах-наручниках, то есть в том всамделишном раритете, который был неизменным атрибутом каторжников вплоть до начала двадцатого столетия. Скованный по рукам и ногам я шёл центральной улицей села, гремя тяжёлыми, позеленевшими от времени и подвальной сырости цепями. Мой товарищ, каким-то чудным образом превратившийся всего за пару дней из случайного таксиста-бомбилы в настоящего соратника, помощника, даже друга, шёл рядом, чуть позади, сгорбленный под тяжестью огромного чугунного ядра, к которому были прикованы мои вериги. Он сам вызвался нести эту тяжкую ношу, и сколько я не отговаривал его от этой затеи – мой крест, мне и нести – упрямо и наотрез отказывался, сжимая сильными руками тяжёлую ржавую железяку, будто драгоценный, ни с чем не сравнимый для него по значимости самородок золота. Вот и сейчас, хоть и обливался потом под палящими лучами повернувшегося уже на закат солнца, хоть и ступал тяжело по пыльной сельской дороге стоптанными подошвами сандалий крест-накрест, хоть и кряхтел натужно, пошатываясь из стороны в сторону под гнётом давящего к земле груза, но нёс не просто послушно и безропотно, а даже с каким-то тайным, одному ему ведомым значением и восторгом. Вероятно, он чувствовал себя сейчас Симоном Киринеянином [121] , несущим Крест Спасителя на Голгофу. Да простит меня Господь за такое вольное и не лишённое тщеславия сравнение.