Непристойная страсть - читать онлайн книгу. Автор: Колин Маккалоу cтр.№ 83

Шесть месяцев потребовалось, чтобы все наконец убедились, что она не отбывает никакого наказания, что она не шпионка из какого-нибудь секретного агентства в Сиднее и что она сама не помешанная. Так что по прошествии этих шести месяцев она уже знала, что сиделки-заведующие признали ее, потому что она много работала и работала отлично, никогда не болела и к тому же доказала всем на бессчетном количестве случаев, что ее общая профессиональная подготовка – настоящий божий дар в условиях Мориссета, где кучка докторов была просто не в состоянии проверять каждого пациента на предмет каких-либо физических заболеваний, которые очень часто сопровождают душевные расстройства. Сиделка Лэнгтри могла распознать раннюю стадию пневмонии, знала, как лечить ее, и обладала способностью передавать свои знания и умение другим. Она могла определить лишай, туберкулез, острые брюшные заболевания, воспаления внутреннего и среднего уха, тонзиллит и многие другие напасти, которые время от времени сваливались на больных. Она умела также отличить растяжение от разрыва связок, простуду от сенной лихорадки, мигрень от головной боли, вызванной повышенным давлением. Все это делало ее неоценимым приобретением для мориссетской психиатрической лечебницы.

Работа была по-настоящему изнурительной. У них было только две смены: дневная – с шести тридцати утра до шести тридцати вечера – и ночная – в течение вторых двенадцати часов. В отделениях было от шестидесяти до ста двадцати больных, никакого внутреннего персонала и только три-четыре сиделки, включая заведующую. Каждого больного полагалось купать каждый день, хотя в большинстве отделений на всех больных была только одна ванна и один душ. Все мероприятия по уборке палат, от мытья стен, осветительной арматуры и до натирки полов, входили в обязанности сиделок. Горячая вода подавалась в отделения из паровой котельной, и за углем должны были следить все те же сиделки.

Они заботились о состоянии одежды больных, в том числе о стирке и штопке. Еду, правда, готовили в общей кухне, но по отделениям ее разносили в больших баках, а уж разогревать, делить на порции, резать на нужное количество кусков и прочее было делом сиделок, которым к тому же часто приходилось готовить десерт и крошить овощи прямо в отделении. Все тарелки, ножи, вилки и ложки, кастрюли, сковородки – все это мыли тоже в отделении. Тем больным, которые нуждались в особой диете, питание также готовили сиделки прямо в отделении, поскольку здесь не существовало ни диетической кухни, ни диетологов.

Естественно, как бы много и долго они ни были готовы трудиться, все равно справиться со всей работой без дополнительной помощи, имея как минимум шестьдесят, а то и вдвое больше больных, трем-четырем сиделкам было совершенно невозможно. Поэтому, как и на Базе номер пятнадцать, больные здесь во всем принимали участие. Работа ценилась очень высоко, и первое, о чем узнавала новоприбывшая сиделка, было правило никогда не вмешиваться в процесс ее выполнения. Когда происходили столкновения, то обычно они были связаны с тем, что один больной отнимал работу у другого или же не давал ее выполнять. Порученная работа всегда выполнялась очень хорошо, а среди больных существовала строгая иерархия, место в которой зависело от полезности больного и степени его честолюбия. Так что полы всегда блестели как зеркало, в палатах невозможно было увидеть и пятнышка, ванные и кухонные принадлежности сверкали.

В противоположность общепринятому мнению о лечебницах для душевнобольных, в Мориссете царила атмосфера любви. Делалось все возможное, чтобы создать здесь домашнюю обстановку, и подавляющее большинство сиделок очень заботились о своих больных. Персонал здесь был частью одной общности, наряду с больными. Были здесь и семьи – матери, отцы и дети, все они жили и работали или чем-то занимались в Мориссете, так что для многих сиделок лечебница была домом и значила то же, что значит для человека собственный дом.

Социальная жизнь здесь велась весьма активно и представляла интерес как для больных, так и для персонала. По понедельникам каждый вечер в зале показывали фильмы, которые смотрели и те и другие; часто устраивались концерты, в которых участвовали все желающие, а остальные – больные и их сиделки – составляли восторженную публику. Наконец, раз в месяц устраивали танцевальный вечер, после которого следовал роскошный, изысканный ужин. На танцах пациенты-мужчины рассаживались вдоль стены, а пациенты-женщины – вдоль противоположной, и когда объявляли танец, первые бросались вперед, чтобы успеть схватить своих излюбленных партнерш. Предполагалось, что персонал тоже принимает участие в танцах, но только в паре с кем-нибудь из больных.

Все отделения всегда запирались, пациенты-мужчины жили отдельно, в своих корпусах, и после социальных мероприятий, где обоим полам разрешалось сходиться, все остальное время за пациентами осуществлялся тщательный надзор. За пациентами-женщинами ухаживал женский персонал, за мужчинами – мужской.

Очень мало кого из них навещали, и очень редко кто имел собственные доходы. Некоторые получали небольшие суммы в качестве вознаграждения за особые работы, выполненные в помещениях лечебницы или же на ее территории. По существу, все обитатели воспринимали лечебницу как свой постоянный дом. Некоторые иного и не помнили, другие основательно забыли. Кто-то, наоборот, тосковал по настоящему дому, любящим родителям или супругу. Нередко можно было видеть, как какой-нибудь престарелый пациент, страдающий слабоумием, общается в часы, отведенные для встреч с родными, со своим супругом или супругой, которые, будучи совершенно здоровыми, сами попросились сюда, чтобы не расставаться совсем.

Конечно, раем это место нельзя было назвать, но отношение к больным здесь было человеческое, и в общем все понимали, что никто ничего не приобретет, но зато многое потеряет, если будет усугублять атмосферу несчастья и боли. Пациенты и так были несчастны с самого начала. Конечно, и здесь были плохие отделения, плохие заведующие или плохие сиделки, но далеко не в таких количествах, как об этом принято было рассказывать. Сиделок с садистскими наклонностями здесь попросту не терпели, по крайней мере в женских отделениях, там, где работала сиделка Лэнгтри, а заведующим не позволялось превращать свои отделения в независимые королевства. Временами лечебница напоминала какое-то забавное поселение в духе старых времен. Некоторые из корпусов находились так далеко от сестринского корпуса, что сиделок на дежурство и с дежурства и в столовую отвозил какой-нибудь больной на крытой коляске, запряженной лошадью. Управляющий и старшая сестра таким же способом совершали свои ежедневные обходы, которые начинались с девяти утра. Они путешествовали, сидя в коляске, а впереди правил лошадью больной. Старшая восседала с горделивым видом во всем своем белом великолепии, держа над головой легкий зонтик от солнца, когда была жара, и большой зонт от дождя в мокрую погоду. Летом, в самую жару, на голове у лошади красовалась большая соломенная шляпа, и в ней в специально проделанные отверстия были просунуты уши.

Сиделка Лэнгтри отдавала себе отчет, что с теми трудностями, которых она опасалась, ей обязательно предстоит столкнуться. Нелегко, например, было вернуться в положение стажера, не столько даже из-за необходимости подчиняться приказам, сколько из-за отсутствия привилегий и удобств, хотя она подозревала, что все было бы значительно сложнее, если бы перед этим она не прошла выучку в армии. И все-таки ей как женщине, которой за тридцать, которая уже заведовала отделением и которая под огнем в самом разгаре сражения ездила наравне со всеми в санитарной машине за ранеными, работала в полевых госпиталях, трудно давалась обязанность готовить каждый вторник свою комнату к обходам старшей сестры. Ей предписывалось скатывать матрас так, чтобы старшая могла заглянуть под кровать. Одеяла и простыни должны были быть сложены тоже определенным образом и аккуратно лежать сверху на матрасе. Она, конечно, старалась не обращать внимания на все эти мелочи, поскольку ей, принимая во внимание ее возраст и профессиональный уровень, была сделана уступка – она жила в комнате одна, а не делила ее вместе с кем-нибудь из сиделок.