Подожди! Как отложить решение до последнего момента и... победить - читать онлайн книгу. Автор: Фрэнк Партной cтр.№ 58

Как и все мы, политики склонны сильно обесценивать будущее, особенно в краткосрочной перспективе[372]. Напомню, что ставка дисконтирования – это процентная ставка, которую мы используем для сравнения будущих выгод и издержек с текущими выгодами и издержками. Ставка, которую правительства используют для оценки будущих выгод и издержек, иногда называется социальной дисконтной ставкой. Она может существенно повлиять на решения правительства. Если социальная ставка обесценивания высока, это означает, что лицо, принимающее решение, мало ценит будущее. Учитывая влияние СМИ и избирательные циклы, неудивительно, что политики думают о краткосрочной перспективе гораздо больше, чем о долгосрочной.

Вот уже два десятилетия Административно-бюджетное управление США (АБУ) держит «базовую ставку» в семь процентов по инвестициям и программам для населения[373]. Между тем другие структуры в федеральном правительстве, например Счетная палата и Бюджетное управление Конгресса, используют ставки, близкие к одному проценту[374]. Для многих решений правительства семь процентов и один – это просто день и ночь.

Например, Федеральное агентство по управлению в чрезвычайных ситуациях требует, чтобы проектные заявки по программам смягчения последствий наводнений – на строительство дамб, насыпей, модернизацию зданий – включали анализ будущих выгод, основанный на семипроцентной ставке АБУ. Поскольку ждать этих выгод еще очень долго – десятилетия или даже века, – то сегодня они тем менее очевидны, чем выше дисконтная ставка. При ставке в один процент стодолларовая выгода, которую мы получим через сто лет, сегодня стоит 37 долларов. Но при семи процентах она будет стоить всего лишь 12 центов. Ураганы Эндрю и Катрина показали, сколь важно смягчение последствий наводнений и долгосрочное планирование. И все же при семипроцентной ставке проекты имеют мало шансов. Следовательно, мы оказываемся беззащитны перед будущими наводнениями.

Яркий пример того, как важны дисконтные ставки в вопросах устойчивого развития, – глобальное потепление. Хотя политики и СМИ больше заняты шумихой вокруг поддельных доказательств и вопросом, действительно ли климат меняется, ключевой момент здесь – именно ставка обесценивания. Ведущие экономисты мира предполагают, что глобальное потепление в итоге уничтожит планету, но спрашивают, какова стоимость этого будущего разрушения в сегодняшних условиях. Это битва тяжеловесов, в которой у каждого – своя ставка.

Одна группа, объединенная вокруг Николаса Стерна, председателя научно-исследовательского института Грэнтема по вопросам глобального потепления и окружающей среды в Лондонской школе экономики, заявляет, что нужно использовать низкую дисконтную ставку – буквально в долю процента[375]. Применив такую ставку, Стерн пришел к выводу, что правительства должны немедленно провести широкую реформу, чтобы предотвратить катастрофу в далеком будущем. Другая группа во главе с Уильямом Нордхаусом, преподавателем экономики Йельского университета, считает, что мы должны использовать более высокую ставку[376]. Нордхаус согласен со Стерном в оценке разрушительных последствий изменения климата, однако, применяя высокую дисконтную ставку, заключает, что угроза недостаточно велика, чтобы оправдать крупные расходы сегодня.

Какой группе нам верить? Что такое глобальное потепление – серьезный кризис или неприятность, которую можно спихнуть на детей и внуков (пусть сами разбираются)? Если мы используем низкую дисконтную ставку – скажем, полпроцента, – потери в сто триллионов долларов, которые мир понесет через 500 лет, сопоставимы с потерей нескольких триллионов сегодня. Это означает, что мы должны быть готовы потратить целое состояние, чтобы предотвратить будущую катастрофу. Но если мы возьмем высокую ставку – например, 7 процентов, как АБУ, – те же будущие потери будут стоить сегодня всего-навсего двадцать центов. Это означает, что если вам дадут на выбор 25 центов сегодня и сохранение экономики всего мира через 500 лет, берите четвертак.

Есть соблазн поскорее разделаться с вопросом глобального потепления, как мы нередко поступаем с нашими частными проблемами. Но хорошо живется тому, кто дает себе время подумать, не многовато ли он пьет, курит, играет в азартные игры, ест. Так же и мы как общество выиграем, если не будем торопиться и задумаемся об экологичном развитии.

Выбрать правильную ставку не значит жонглировать цифрами[377]. Должно быть принято принципиальное решение – как далеко мы зайдем в заботах о будущих поколениях. Если мы предпочтем благополучие современного человека благополучию того, кто еще не родился, есть ли у нас этическое оправдание? Если да, то насколько меньше, предположительно, стóят будущие поколения? Есть ли у нас моральная обязанность (в соответствии с утверждением философа Джона Ролза о том, что нужно защищать наименее преуспевающего члена общества) максимизировать благосостояние самого неблагополучного поколения – неважно, в какую эпоху это поколение будет жить?

На такие вопросы нет простых ответов – по крайней мере, сегодня. Но от них нельзя отворачиваться, несмотря на краткосрочные отвлекающие факторы. И под этими сложными вопросами кроется еще более глобальный, последний наш вопрос: сколько стоит человеческая жизнь?

* * *

Когда законодатели и регуляторы вводят новые правила, предполагается, что они должны оценивать их преимущества и издержки. Нужно ли на все зажигалки ставить защиту от детей? Сделать маркировку продуктов питания более подробной? Должны ли авиакомпании навязать экипажу спасательное оборудование на случай аварийной посадки на воду? Следует ли ввести лимиты на выбросы углекислого газа автомобилями и заводами?

Ответы «да» или «нет» правительственные чиновники должны облекать в цифры.

А это неизбежно ставит вопрос о стоимости человеческой жизни. Сколько денег должны мы потратить, чтобы спасти человека от смерти? И насколько важно сохранить эту конкретную жизнь?

Каждый день чиновники отвечают на такие, казалось бы, риторические философские вопросы, и делают это на языке, понятном АБУ, – на языке чисел. Сегодня человеческая жизнь оценивается ими приблизительно в 7–9 миллионов долларов.

Почему именно столько, а не, скажем, 42? Сообразительные экономисты, оценивая человеческую жизнь, считают риски: курение, вождение автомобиля, употребление в пищу непрожаренного мяса, выбор опасной профессии[378]. Как отмечал Адам Смит, заработная плата выражает компромисс между «легкими и трудными, чистыми и грязными, почтенными и непочтенными занятиями»[379]. Ученые провели более сотни исследований, пытаясь определить ценность человеческой жизни, исходя из того, насколько мы сами ценим ее, когда принимаем решения.[380]

Один из способов рассчитать стоимость человеческой жизни – посмотреть, сколько получает человек на опасной должности. Предположим, работающие в угольной шахте получают на десять тысяч долларов в год больше, чем работающие в безопасных условиях офиса, а риск смерти на работе у шахтеров на один процент выше. Некоторые экономисты сказали бы: такой компромисс предполагает, что человеческая жизнь оценивается в один миллион долларов, то есть высокие издержки профессии шахтера (которые, в среднем, составляют миллион, умноженный на один процент, то есть на десять тысяч) отражены в увеличенной заработной плате.