Королева пустыни - читать онлайн книгу. Автор: Джорджина Хауэлл cтр.№ 49

17 ноября Гертруда была на Слоун-стрит, 95, собирая свое снаряжение. В субботу двадцатого она садилась в Марселе на корабль «Аравия» компании «П и О», написав отцу, что отход завтра в четыре часа дня и что прибытие в Порт-Саид ожидается в четверг, двадцать пятого. Но первое ее письмо из Каира датировано вторником тридцатого ноября и, похоже, написано в день прибытия. Гертруда пишет об «ужасной поездке – почти постоянный шторм» и добавляет: «мы прибыли в Порт-Саид после темноты в четверг вечером… на следующий день я приехала сюда». Как ни странно, еще она говорит: «Я телеграфировала тебе сегодня утром после прибытия и просила послать мне с леди Б. еще одно платье и юбку», – словно она прибыла два раза: в пятницу двадцать шестого и второй раз – в следующий вторник тринадцатого. В письме не описывается, что случилось после ужина двадцать шестого, когда ее пригласили двое ее новых коллег, Хогарт и Т. Э. Лоуренс. Дни и ночи 27-го, 28-го и 29-го выпали.

Каирское бюро было базой разведки, специально работавшей на Средиземноморский экспедиционный корпус, посланный в Галлиполи. Кроме Хогарта и Лоуренса, который сам был в трауре по горячо любимому брату Уиллу, присутствовали еще двое ее знакомых: Леонард Вулли – шеф разведки в Порт-Саиде, и капитан Холл, брат того, кто послал ее в Каир, – он отвечал за железную дорогу. Гертруду окружали друзья. Не могла ли она под их молчаливым прикрытием сесть на экспресс в Порт-Саид рано утром следующего дня, оттуда на транспорт, везущий груз в Дарданеллы, и пересесть на лихтер к берегу «V»? Если турецкие пушки молчали – не было ли это знаком любопытства и уважения и к загадочной женщине без спутников, и к Даути-Уайли, к чьей могиле она столь явно направлялась? Может, это была Гертруда, все-таки проделавшая «дальнейшее путешествие», о котором сказала Флоренс перед отъездом?

Дик Даути-Уайли вызвал значительный поворот в жизни Гертруды. Это было в конце лета 1913 года, в течение нескольких недель после его визита в Раунтон, когда он сжег ее письма и отправился в Албанию с Джудит принимать новый пост в Международной комиссии по границам.

Их роман, хотя и несвершившийся, подарил Гертруде дни такого экстатического счастья, какого она никогда не знала. Это была эйфория сексуального влечения, испытываемого обоими, и новизна – быть с мужчиной, который не относится к ней настороженно, не шарахается от ее исследований, не пытается озабоченно скрыть невежество в предметах, которые она обсуждает с таким знанием дела. Гертруда давно переросла самодовольный английский свет, в котором плавала теперь, как золотая рыбка среди головастиков. В свои сорок четыре ей досадно было видеть, что, несмотря на все достижения, за которые она получила международное признание, лондонское и йоркширское общество по-прежнему считает ее старой девой с отпугивающим интеллектом. Прошло тринадцать лет с тех пор, как она написала в порыве восторга: «Я стала Личностью!», но вне широкого круга родных и друзей она была всего лишь чудаковатой старой девой, пусть даже красиво одетой и окутанной облаком славы. Не потому ли, наверняка спрашивала себя Гертруда, что она блестяще и молниеносно получила образование, стала первопроходцем дорог, какие раньше считались исключительно мужскими, овладела археологией, картографией, альпинизмом и шестью иностранными языками? С другой стороны, Дик хорошо понимал значение ее экспедиций и, зная Ближний Восток не хуже ее, мог стоять с ней на одном уровне – история против истории, приключение против приключения.

Теперь, когда он уехал в Албанию, Гертруда осталась совершенно одна. Не приходилось сомневаться, что семья не потерпела бы романа с женатым мужчиной. Друзья из общества об этом ничего не знали. В любой момент имя Дика Даути-Уайли могло всплыть в разговоре и вызвать боль, как от поворота ножа в ране. Хуже того, всегда был шанс, что на каком-нибудь благотворительном мероприятии в Лондоне или на концерте можно встретиться лицом к лицу с его женой. Прямодушная до эксцентричности, Гертруда и думать не хотела о том, чтобы уклоняться или изворачиваться. Она писала Чиролу: «Если бы вы знали тот путь, которым я расхаживала туда-сюда последние месяцы по мостовым ада, то подумали бы, что у меня есть право поискать любой выход оттуда. Я хочу обрезать все связи с миром… Это самое лучшее и самое умное… Я хочу дороги и рассвета, солнца, ветра и дождя, костра под звездами, ночного сна и снова дороги».

Последние полтора года глубоко ее потрясли. Теперь в будущем оставалось ждать только писем. Мысленно и духовно Гертруда погрузилась в глубочайшее отчаяние, такое, что менее стойкую личность могло бы сломать. Сейчас, стоило ей услышать меланхолическую музыку, или прочесть трогательное стихотворение Хафиза, или вспомнить, как она искала Дика взглядом в переполненной гостиной и считала секунды, когда он окажется рядом с ней, тут же глаза застилали слезы. Бичуя себя, как она умела, за поведение в стиле «маленькой глупышки», которое сама так презирала, Гертруда признавалась себе, что не может выбросить его из головы. Последним бастионом самоуважения для нее было не дать отцу и Флоренс узнать, что она впала в зависимость от чужого мужа. Хью, чрезвычайно необычный викторианец, обожал дочь за независимость, интеллект, храбрость и хороший североанглийский здравый смысл. Вот эти качества он больше всего ценил в женщине, и второй женой выбрал женщину, отличавшуюся высоким интеллектом и вдумчивостью. Всю жизнь Гертруда стремилась получать его одобрение и завоевывать поддержку в своих приключениях. И не дай Бог, чтобы он увидел, как неудачный роман поставил ее на колени.

И потому она изо всех сил старалась казаться обычной на семейном ужине, когда Беллы вместо сплетен обсуждали вопросы политики, сельского хозяйства и промышленности, спектакли и книги. Потом Гертруда пожелала всем спокойной ночи и вернулась в свою комнату, где принялась курить сигарету за сигаретой, сидя на кровати обхватив голову руками, или расхаживала по комнате до раннего утра. Если бы было иначе – если бы одиночество сломило ее сопротивление и пошатнуло гордость настолько, что она согласилась бы стать любовницей Дика, – Гертруда смогла бы это вынести, но в конце сказала бы себе: «Не при жизни отца». Она решила оставить это страдание за спиной – единственным доступным ей способом. Она ждала, надеясь, возможно, что что-то изменится, пока Дик не уехал в Албанию, а потом стала действовать. Гертруда снова собралась сбежать в «дикое путешествие», уйти от доброго полупонимания друзей и родных, от которого только хуже. Точкой старта для нее будет Дамаск. И снова она заговорила с собой строчками Хафиза, который так хорошо выражал ее душевную муку по поводу того давнего и не такого глубокого романа с Генри Кадоганом:

Ah! When he found it easy to depart,

e left the harder pilgrimage to me!

Oh Camel-driver, though the cordage start,

For God’s sake help me lift my fallen load,

And Pity be my comrade of the road! [24]

На самом деле Гертруде было все равно, куда ехать. Требовалось именно уехать, но состояние мыслей диктовало ей, что путешествие должно стать эпичным, монументальным, и уезжать надо надолго. В этот момент ее не очень волновало, вернется она вообще или нет.