Психология любви и секса. Популярная энциклопедия - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Щербатых cтр.№ 121

Но у людей, помимо «первой», существует еще и «вторая сигнальная система», в которой события внешней среды (а также многое другое, чего вообще нет в материальном мире) закодированы в виде слов. Если мы протягиваем руку к сковороде, намереваясь снять ее с плиты, а товарищ кричит нам: «Осторожно, горячо!», то мы машинально отдергиваем руку, хотя наши терморецепторы еще не подвергались воздействию высокой температуры. Почему мы это сделали? Потому что слово «горячо» заменило реальное воздействие тепла на кожу. И наша реакция была соответствующей.

Ну а теперь ближе к телу, как не говорил Ги де Мопассан. Если вы можете умело и красочно описывать сексуальные переживания, то у вашей подружки эти слова будут вызывать такие же чувства, как если бы она испытывала эти ощущения на самом деле – именно на этом основан секс по телефону. Правда, для этого вам придется немного расширить свой словарный запас и потренироваться в описании различных сексуальных фантазий, но дело того стоит. И когда вы в нужный момент произнесете фразу типа «…и тогда ты почувствуешь нежное прикосновение моей руки, скользящей по теплой, шелковистой коже твоих бедер, и в ответ начнешь ощущать сладкую волну желания, поднимающуюся от самого низа твоего живота…», то женщине уже будет трудно понять, где кончаются твои слова и начинаются реальные ощущения, а сексуальные переживания будут возникать у нее независимо от ее сознания.

Вообще-то ради исторической справедливости следует отметить, что опытные обольстители прошлого давно уже интуитивно пришли к пониманию многих методов НЛП и эффективно применяли их на практике. Прочитайте этот отрывок из рассказа А. Каменского «Четыре» и обратите внимание, как ловко герой повествования использует приемы воздействия на подсознание, применяя «подстройку», «ведение» и эриксоновский гипноз.

«Докурив папиросу, он вспомнил о том, что его ждет через несколько часов, и хотел пройти в вагон, как вдруг щелкнула дверь и он увидел попадью. Ее плечи были закутаны в белый вязаный платок, а сама она улыбалась, показывала чудесные зубы и нежные ямочки и смотрела куда-то вниз.

– Батюшка задремал, – сказала она каким-то интимным тоном, точно не удивляясь, что видит офицера на площадке.

– Задремал? – спрашивал Нагурский с таким выражением, как будто слышал совершенно ему не известные слова – Что такое «задремал» и чей это батюшка? Разве вы едете с вашим батюшкой? – цедил он сквозь зубы, как бы дурачась, позванивая шпорами и шевеля усами.

И, напевая мотив все того же излюбленного вальса, делая качающиеся мечтательные «па», он приблизился к молодой женщине, легко и воздушно взял ее за талию и за один укутанный шелковистыми колечками локоть. И, продолжая танцевать перед ней, сказал:

– Такая интересная, молодая, такие ямочки, такие хорошенькие маленькие ножки, и вдруг куда-то в захолустье, женой священника, для каких-то коров, индюшек и уток! Фу, какая скука, какая скука!.. Ваша юность промелькнула безвозвратно, как сон, – признайтесь, вам не очень хочется ехать в захолустье?

Он выпустил ее талию и локоть и стоял перед ней, покручивая усы и серьезно, испытующе глядя ей в лицо.

– Вас это интересует? – спросила она деланно кокетливым голосом, не зная, что отвечать, и стараясь выдержать его взгляд.

А этот взгляд из холодного становился бесстыдно-пристальным и острым, и прежняя смелая и страшно интимная мысль загоралась в нем. Поезд катился под уклон, все ускоряя темп головокружительного вальса, и колеса стучали, безумно торопясь вместе с офицером договорить какую-то слишком откровенную, злобную и любовную тираду. Не было слышно слов, но по глазам, приникшим к самому лицу попадьи, по движению выразительных алых и горячих губ она уловила что-то непередаваемо-дерзкое и в то же время такое, на что никак нельзя было рассердиться.

– Милая, изящная, нежная, как мне вас жаль! Как вам будет скучно с этим нелепым человеком, которого и зовут точно в насмешку «батюшкой». Ведь вы же вышли за него замуж… Ведь это же ваш медовый месяц! От одного вашего поцелуя я бы обезумел на неделю… Не сердитесь: это не я говорю, это стучат колеса… А какая у вас очаровательная ножка в черненькой туфельке. За наслаждение снять когда-нибудь один из этих голубеньких чулочков я пожертвовал бы годом жизни… И все это принадлежит какому-то получеловеку с длинными волосами и в старушечьем капоте вместо сюртука. Бедная, как мне жаль вас!

У попадьи то смеялись, то гневно сверкали глаза, а поручик не давал ей опомниться и говорил певучей, ритмической и страстной скороговоркой, наклоняясь к самому ее лицу:

– Ради Бога, улыбнитесь: вы прелестны, когда улыбаетесь. Как хорошо стучат колеса! Вам не кажется, что вы спите? Хотите, условимся, что вы от меня ничего не слышали и не будете слышать? Соглашайтесь, соглашайтесь… Кроме меня и вас, этот сон не приснится никому. И если вы рассердитесь, я рассержусь тоже, а если вы обидитесь, я сделаю вид, что я ничего не говорил и что вам все показалось… Слушайте же: вы не любите мужа, не любите, не любите, вам с ним скучно, и он не тот, о ком вы мечтали, когда были гимназисткой и танцевали не вечерах… Хотите, я вас сейчас поцелую? Хотите или не хотите?.. Ага, вы притворяетесь, что ничего не слышите… Притворяйтесь до конца – мне будет легче говорить… Поздно ночью вы приедете в ваш ничтожный городишко, когда я буду спать в своем купе. У меня есть купе, то есть его еще нет, но оно будет. Впрочем, я ничего не сказал… Ваш муж будет страшно крепко спать – скучный-прескучный муж, – и вы несколько раз пройдете мимо моей двери. Вам покажется, что это случайно, что в вагоне страшная духота и что вам нужно на площадку. Но вы только будете обманывать себя… И если я открою дверь, то вы войдете в эту дверь на минуту, на одну минуту, которая уже никогда не повторится, да ее и вовсе не будет, так как вы ее увидите во сне. Хотите или не хотите?.. Я ничего не сказал: это стучат колеса. Я вам буду целовать шею и плечи, и у нас обоих закружится голова».

Обращение к низменным инстинктам

В каждом человеке, в самых потаенных уголках подсознания, прикрытый ворохом социальных запретов и табу, запертый на тысячи замков и засовов, дремлет в тысячелетней спячке древний зверь. Возраст его немерен, сотни миллионов лет рос и мужал он, переходя вместе с генами из одного существа в другое. Двести миллионов лет назад жил он в теле древнего ящера и откладывал яйца, потом обзавелся шерстью и острыми клыками, научился рожать детенышей и вскармливать их молоком. Жесткая генетическая программа определяет его поведение. «Выживать любой ценой и размножаться!» – вот что записано в ней. Когда два миллиона лет назад этот зверь нашел себе новое тело – древнего человека, он еще не подозревал, что свободе его пришел конец. Разум был слаб тогда и не мог тягаться по силе и энергии с могучими древними инстинктами, но постепенно он крепчал и все туже затягивал узду на звере. Рыча и огрызаясь, требовал тот свободы, но не получал ее и был вынужден прятаться в темноте подсознания. И только когда суровая жизнь ставила человека в экстремальные условия, хилый разум, дрожа от страха или вожделения, открывал запоры, выпуская на волю темные силы. Только отчаянная любовь или угроза неминуемой смерти могли открыть тяжелые засовы «Супер-Эго», и тогда древние инстинкты давали молодому разуму то, чего ему не хватало: бешеную энергию для борьбы и яростную жажду жизни. Когда же опасность проходила или задача размножения оказывалась выполненной, зверь загонялся обратно, если не самим человеком, то его испуганными соплеменниками. Если это не удавалось, то хозяина обезумевшего зверя сажали в тюрьму или убивали (поэтому очень трудно приучить к мирной жизни привыкшего убивать солдата и невозможно заставить мирно жить со своей женой познавшего соленый привкус насилия сексуального маньяка), и так, век за веком, зверь стал почти послушным и ручным. Но это только видимость, скорее наши благие пожелания, чем реальность. Под толстыми наслоениями требований общественных законов и моральных заповедей он терпеливо ждет своего часа.