Пляски бесов - читать онлайн книгу. Автор: Марина Ахмедова cтр.№ 36

Исчезновение веревки с ног покойной в масштабах Волосянки признавалось событием любопытным. И хотя бы парой слов о нем в каждом доме перемолвились. А волосянские – только с виду люди простые. Суровая жизнь научила их с первого погляда узнавать суть события иль человека. Привычки смотреть на то и другое с разных сторон ни у них, ни у их дедов не было. Стало быть, сельчане были скоры на выводы, но и верили, что выводят правильно, черное во всем отличают от белого. А то, что не склонны были видеть в одном и том же и черное и белое одновременно, – ставили себе в заслугу. Так вот, узнав о пропаже веревочки, сельские быстро смекнули – вскорости колдовать кто-то будет на смерть или сильный приворот. Такой, чтоб после него привороженный тек за через колдовство позвавшей, как течет вода из криницы, и шел за ней, как нога идет за ногой, – всю жизнь и до смерти. Ведь и веревочка была снята с того, к кому смерть пришла. То даже ребенку известно: вещь, снятая с покойного, особую силу в колдовстве имеет, и колдовство, произведенное на ней, свершается окончательно и бесповоротно.

Не часто, но и не редко случалось пропадать веревочкам с ног покойных. И не сама пропажа веревочки вызывала любопытство. Интересно было другое, а именно то, что Олена возвестила о пропаже на все село. Выходило, не она эту веревочку взяла. А кто, как не родичи, обычно к таким вещам доступ имеет?

Тут еще Лука сообщил о пропаже цепи. А отец Ростислав – об исчезновении фигурки Христа, годами сидевшей за петлей замка церковной двери. И если уж по сути говорить, без околичностей, то выполнявшей на двери ту же функцию, что и пугало в огороде. Сложив все пропажи воедино, волосянские почувствовали неладное. И как будто начали ждать чего-то, а некоторые языки говорили: поскорей бы тело бабцы предали земле. Словно и не должна она была, как положено, три дня пролежать на лавке в гробу. Словно можно было б человеческому желанию укорачивать минуты и часы себе на потребу. Вот уж нет смысла языками трепать, когда обстоятельства, особенно такие как время и смерть, выходят за пределы твоего человеческого влияния. Ведь непреложно: время человек может только пережить, а смерть – принять.

Но произошло в ту ночь, когда пропала веревка, еще одно событие, которое осталось невыявленным. Неладное, нехорошее пережил той ночью молодой парень Василий, сын Марички и Андрия, который по лету ездил поступать во Львовский католический университет и теперь, вернувшись в Волосянку студентом, сразу посватался к Ольге – первой красавице на селе, однокласснице Стаси. Оставалось только дождаться, когда для школьного выпуска этого года прозвенит последний звонок, и играть свадьбу. То было уже обговорено.

Но поглядите на Василия! Вчера еще был свеж и лицом румян, а к утру осунулся, вытаращился и смотрит окрест себя так, словно и горы, и частоколы, и дома, и своих сельчан видит впервые. Чудные вещи город с молодыми людьми вытворяет. Иль другое что с парнем приключилось? Вернемся же в прошлую ночь.

Луна в ту ночь не выходила, и небо было сокрыто. Лишь на короткий миг чернота рассеялась, чтоб блеснуть в вышине далекой звезде и засвидетельствовать – свет есть, даже когда его не видно. Тихо, полумертво журчали ручьи. Мелкие их воды струились мимо дворов, чтоб слиться в один живой поток у кладбища и там осторожно войти под землю, задев края дохлых осенних лопухов, заставив и их зазвучать сухим звоном, который уловит лишь ухо самого чуткого.

Время шло, как и положено ходить ему по ночи – для кого-то коротко пролетало, забранное сном, а для кого-то тянулось, подаренное бессонницей. Вороны спали в деревьях. Петухи уже который час копили силы, чтобы возвестить утро хриплым криком. Спали все. А если кто и не спал, тот притворялся спящим.

Спала в своей хате Олена, развалившись в кресле перед лавкой. Красная лампадка в углу и церковные свечи, мерцавшие на столе, красным освещали ее уставшее лицо, глубокие морщины на широком лбу и не забывали мелькнуть в золотых серьгах. Бабца лежала на лавке – в темноте. Лица с килима едва белели. Временами трещали головки свечей, огонь словно прибивался к воску, трепетал. Всхрапы Олены не тревожили густую несвежесть хаты, которую сегодня надышали соседи и родичи. Форточку в ночи открывать не стали – чтоб не спугнуть душу бабцы, которая в этот час, по поверьям, должна топтаться возле своего тела, следя за тем, как горько живые оплакивают ее. А на слезы и причитания сельские тетки сегодня не поскупились.

Олена захлебнулась во сне храпом, и уже из горла ее понеслось бульканье, равномерно перебиваемое дыханьем. А на лавке между тем послышалось урчание. Но то не секрет, что у некоторых покойников бурчит в животе, когда последняя их трапеза съедает саму себя. Тут огонек в лампадке поднялся и пробежал по лицам святых, стоящих на полке в углу. Свечи затрещали сильней, огоньки их плясали, словно живые. Бабца открыла глаза. Поднялась. Села. Осмотрелась по сторонам. Со странным любопытством взглянула на спящую свою дочь. Спустила ноги с лавки. Следом упала и веревочка – чьей-то рукой еще раньше преднамеренно развязанная. Бабца подняла ее, встала, пошла, кряхтя, и так вышла вон из комнаты – в другую, с сервантом. Там вперилась в мутное зеркало и отразилась в нем молодой. Хороша была бабца в зеркале. Скажете, не может такого быть? А вы почем знаете, что зеркала мертвым показывают?

Вышла бабца в сени, навалилась на дверь, та и открылась. Спустилась по лестнице, прошла по мостку, не держась за перила. Темно было. И звезды уже не мелькали. Дошла бабца до той самой березы, на которую полюбил смотреть Богдан. Двинулась мимо ручья. Из темных вод на миг выглянуло лицо серебряного Христа и оскалилось на нее. Бабца ухнула и отступила прочь и потом уже шла с опаской. А вот когда доплелась до того места, где ручей у кладбища под землю уходит, наклонилась к его мертвой половине, и рябые воды ручья тоже отразили ее молодой. Черпнула бабца мертвой воды, припала к ней старыми губами и пила, пила, черпая снова. И так – семижды. А отражение ее в это время уплывало против течения. Встала бабца и, спотыкаясь, взобралась на пригорок, где росло кладбище. Прошла к знакомому нам домику. Пошурудила среди старых крестов и отыскала один, заранее ей приготовленный. Отодвинула его бабца от стены, перекинула ногу через его основание, прилегла на крест, руки по нему раскинула. А крест накрененный не падал, стоял, как живой, чудом держась за землю. Накинула бабца на крест веревочку, тот и поднялся и полетел тяжело по воздуху.

Все выше и выше взбирался крест, и чем дальше в небо он уходил, тем скорее темнота над селом рассеивалась, и оно представало как на ладони. Хаты его – новые и старые – прыгали по холмам, белели сарайчики, ручьи тянулись от двора ко двору, поблескивая нитями черного жемчуга. Звезды прореживали темноту, словно стрелы выпуская на землю свой дивный молочный свет. Поджигая дома белесым огнем – не спаляющим, а прикрывающим все изъяны материального мира сказочной дымкой. Вот и замок вырос на тупой горе. Остроконечные крыши его кололи небо. В тишине стоял он, за высокой оградой.

Тихо шурша по ночному воздуху, полетел крест над хатами. Трижды бабца гоняла его по кругу, с каждым разом подходя к домам ближе. А на четвертый крест полетел вровень с окнами, и бабца с любопытством заглядывала в них. Тут и небо разверзлось звездой, свет ее проник в одно из окон и показал спящего Василия. Бабца натянула веревку, засеменила ногами в новых туфлях по земле, крест встал как вкопанный. Бабца сошла с него, сняв веревочку, и оставила прислоненным к стене чужой хаты. Поднялась на крыльцо, открыла незапертую дверь и вошла.