Дамы плаща и кинжала - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 45

Между тем на благословенный остров Капри приезжали Дзержинский и Шаляпин, Луначарский и Бунин, Плеханов и Станиславский… Появлялся там и Ленин. Он не уставал напоминать Марье Федоровне о главном предназначении ее сожителя, пролетарского писателя — пополнять партийную кассу.

Пьеса «На дне» с большим успехом прошла в Дрездене, Мюнхене. В Берлине, в театре Макса Рейнхардта, спектакль проходил с аншлагом более шестисот раз. То есть денег от постановок и изданий произведений Горького в Германии набиралось много. Однако львиная доля писательских гонораров уходила на нужды РСДРП.

«Тащите с Горького, сколько можете», — наставлял Ленин. Марья Федоровна делала все, что было в ее силах. Но долго это продолжаться не могло. Горькому осточертела полунищая — при баснословных доходах! — жизнь на Капри. В это время он намекает в письмах в Россию на свое желание иметь тупую пилу, которой следовало бы распиливать возлюбленную. Вообще каприйская райская каторга ему тоже надоела.

И тут в феврале 1913 года, в связи с 300-летием дома Романовых, была объявлена политическая амнистия. Горький смог вернутья в Россию. Поселился он в Петербурге — в огромной квартире на Кронверкском проспекте.

Мария Андреевна немедленно и с головой бросилась вновь в театральный мир, по которому так наскучалась. Ее возвращение произвело сенсацию. Скандалы, связанные с ее именем, забылись, и вновь совершенно сногсшибательное впечатление производила ее неувядающая красота. Сорокапятилетняя дама кружила мужские головы так, как и не снилось юным красоткам.

Забавные случаи в это время происходили в актерской среде! Однажды, на шумном ужине, Марья Федоровна рассказала о том приснопамятном юном грузине, который некогда выпил за ее здоровье и закусил бокалом (правда, промолчала о его страшной смерти!). Андреева кокетливо вздохнула:

— Да, дела минувших дней, а теперь никто для меня не будет грызть бокалы, да и грузин таких больше нет.

За столом находился актер и режиссер Константин Марджанов (Котэ Марджанишвили). Так вот, видимо, взыграла у него южная кровь, и он обиженно заявил:

— Ошибаетесь, прекраснейшая Марья Федоровна. Грызть бокалы за здоровье таких красавиц, как вы, у нас самая обычная вещь. Я вам докажу… вот сейчас выпью за ваше здоровье и закушу бокалом.

Он осушил бокал и оскалился, словно готовясь вцепиться в него зубами.

Хозяйка дома невольно вскрикнула. Тогда Марджанов смущенно сказал:

— Извините, сударыня, я понимаю — вам жалко такого бокала. Нельзя разрознить винный сервиз! — и поставил его на место.

Андреева хохотала до слез.

В то время ею увлекся молодой писатель Алексей Николаевич Толстой. Марья Федоровна, которой очень нравилась сказка Карло Коллоди «Приключения Пиноккио» (она читала эту книгу еще на Капри, ведь в Италии «Пиноккио» переиздали к тому времени 480 раз!), купила ее в Петербурге, изданную у Вольфа, и с восторгом рассказывала новому знакомцу о приключениях деревянного человечка Пиноккио, которого спасла от неминуемой смерти Девочка с лазурными волосами. На самом деле это была Фея, прекрасная, добрая Фея, жившая в своем хорошеньком домике на опушке леса уже больше тысячи лет…

— Это вы и есть — Девочка с лазурными волосами! — пылко воскликнул Алексей Толстой. — Вы и есть добрая, прекрасная Фея!

Марья Федоровна с некоторой растерянностью моргнула:

— Вы что-то перепутали, мой милый. Глаза у меня и впрямь лазурные, а волосы — просто русые.

И перевела разговор. Кажется, Алексей Николаевич даже не заметил, что комплимент вышел весьма двусмысленным…

Мария Федоровна всякие намеки на свой возраст воспринимала очень болезненно. И это вполне естественно для красавицы, душа которой расцветает, в то время как лицо и тело… ну, если не увядают, то… скажем так… покрываются патиной времени. Как назло, именно в то время вокруг ее совсем даже не преклонных лет случился небольшой и неприличный шум. В одном из московских театров ей предложили сыграть Дездемону. Когда слух об этом дошел до скандального поэта Маяковского, тот весьма вульгарно, даже грубо высказался насчет «пятидесятилетних дездемон». Марья Федоровна была уязвлена в самое сердце! А тут еще дурацкие намеки Толстого на тысячелетнюю фею…

Не в Толстом было дело! Причина раздражения Марьи Федоровны крылась совсем в другом. Несколько дней назад в Петроградском отделении РСДРП она познакомилась с молодым большевиком по имени Петр Крючков…

Господи, как он смотрел на знаменитую актрису, спутницу всемирно известного Горького, на эту ослепительную красавицу! Он же совсем мальчик, Крючков, — на двадцать один год ее младше. [36] Даже сын Марьи Федоровны, Юрий, старше! Но когда она встретила Петра — невысокого, русоволосого, с беззащитным и в то же время дерзким взглядом светлых глаз, — что-то произошло в ее сердце, что-то давно забытое… Да, в нем расцвело нечто, что она считала давно выкорчеванным тяжелой, мучительной, фальшивой жизнью с Горьким.

Крючков совершенно не был похож на Митю Лукьянова, однако Марья Федоровна вдруг вспомнила того полузабытого пылкого мальчика… Поистине неисповедимы пути любви!

Она твердо решила завладеть Петром.

А что, если он узнает, сколько ей лет, и испугается?

Впрочем, Пиноккио все равно так и не понял, сколько лет прелестной Фее с лазурными волосами. Главное было только то, что она спасла его от смерти, поселила в своем доме, сделала его из деревянной игрушки настоящим, живым мальчиком. Сделала человеком…

Горький ищет себе секретаря. Ведь Марья Федоровна отказалась заниматься его делами. Надоело ей до смерти, надоело в Америке, надоело на Капри! Хватит. Потрудилась довольно во имя его славы! С удовольствием помогала создавать мифы о его гениальности! Один выдумала сама. Он уже и теперь передается из уст в уста, ну а когда-нибудь станет хрестоматийным.

Право слово, очень милая была выдумка. Якобы Горький в каком-то новом опусе изображает сцену, как муж ударяет жену хлебным ножом в печень. И вдруг Марья Федоровна слышит, как он вскрикнул в своем кабинете. И что-то тяжелое упало на пол. Она бросилась туда и увидела: на полу около письменного стола лежит во весь рост, раскинув руки, Алексей Максимович.

«Кинулась к нему, — рассказывала она, — не дышит! Приложила ухо к груди — не бьется сердце! Что делать?… Расстегнула рубашку, чтобы компресс на сердце положить, и вижу: с правой стороны от соска вниз тянется у него по груди узенькая розовая полоска… И полоска становится все ярче и багровее…

Очнулся наконец.

— Больно как! — шепчет.

— Да ты посмотри, что у тебя на груди-то!

— Фу, черт!.. Ты понимаешь?… Как это больно, когда хлебным ножом — в печень!..

С ужасом думаю — заболел и бредит!..

Несколько дней продержалось у него это пятно. Потом побледнело и совсем исчезло. С какой силой надо было переживать описываемое?!»