Идеальный выбор - читать онлайн книгу. Автор: Стелла Даффи cтр.№ 58

— Но в действительности они не такие уж противоположности.

— Добро и зло не противоположны друг другу? То-то удивятся учителя воскресных школ.

— Не удивятся, если они хорошие учителя. Добро и зло слишком абстрактные понятия, чтобы разводить их по разные стороны. Они скорее переплетаются. Это как с черными дырами, никто до сих пор не понимает, что это такое, физики даже думают, что, возможно, они нам нужны, возможно, они — один из факторов, творящих нашу Вселенную.

Смахивая крошки с простыни, София скептически покачала головой:

— Выходит, добро и зло никакие не противоположности, порядок и хаос одинаково необходимы, и потому вчерашний тип не выродок, а черные дыры — просто прелесть?

— Почему бы и нет. В общем, по-всякому бывает.

— Спорим, при близком знакомстве с такими прелестями о их необходимости как-то забываешь.

— При близком знакомстве с тем парнем или с черной дырой?

— С обоими. Но я имела в виду черную дыру. Когда падаешь в нее, спорим, что она уже не кажется такой уж абстрактной.

Габриэль закрыл глаза.

— Любое падение — это утрата самообладания. И это всегда тяжело.

— Если только не смиряешься с падением.

Он улыбнулся, по-прежнему не открывая глаз: — О да, покорность — извечный выход из положения.

Они заснули поздним солнечным утром, мысли о незнакомце растворились в тепле тел.

Растворились, но не исчезли совсем.

Яркая ранняя осень. Тот тип больше не появлялся, не возвращался после ночной разборки на улице, понимая, что София обязательно расскажет о случившемся другим девушкам и вышибалам. Свежий подход к танцу по-прежнему принимался на ура, София радовалась обретенной свободе в рамках, ограниченных скудным пространством, — ежедневной необходимости творить на крошечной сцене, за стеной из света и сигаретного дыма, отделявшей ее от посетителей. К шестому месяцу беременности ее волосы выглядели густыми и блестящими — роскошная грива, как у девушек во французской рекламе или американских сериалах. Тремя неделями позже из Блонди [12] она превратилась в Джейн Рассел [13] , и пронзительный приветственный свист сменился чувственным «фью-ю». Но так реагировали только пожилые клиенты. Джентльмены, возможно, и предпочитают блондинок, но простые ребята берут все, что дают. Те же, для кого Литл-Рок — слова из песенки Мэрилин, а вовсе не вотчина Клинтона [14] , охотно возьмут все, на что смогут наложить свои скрюченные артритом лапы. А тем более из рук Софии. Из ее мягких ладоней с длинными, тонкими пальцами, с фантастическими ногтями — сказывалась двойная доза кальция — и великолепной кожей, определенно и неподдельно сияющей. В своем последнем и дополненном издании София стала шире и крепче телом. Новые очертания она наполняла содержанием. Как и предсказывалось во всех книжках по материнству, научных статьях и бабушкиных сказках, София брала у природы свое, при том что по-прежнему знала только одну сказочницу — самое себя. Лето сменилось ранней осенью, потихоньку перетекавшей в позднюю.

Влюбленная в Габриэля, София удивилась, когда однажды на рассвете призналась ему в любви, касаясь его неосязаемой кожи. Изумилась сказанному вслух ранним утром.

— Я люблю тебя, Габриэль. — Он улыбнулся в ответ. — Я серьезно. Я правда люблю тебя. Чему ты улыбаешься? Что тут смешного? — Софии хотелось заткнуть себе рот рукой, выловить из воздуха сказанные слова и проглотить их, запихать туда, где они до сих пор хранились. Поздно.

— Ты любишь меня, София. Очень хорошо. И я люблю тебя. Но я люблю тебя раньше, чем ты говоришь об этом.

— Что это значит?

— Это значит, что мне не нужно добавлять «тоже» в конце предложения. Я могу произнести его независимо от тебя.

София открыла Габриэлю правду, а он уже знал о ней, знал прежде, чем она выразила ее словами, потому что он был чутким ангелом, ангелом-зеркалом, и эту правду он почувствовал первым, понял ее первым, успел сжиться с ней.

Разве он мог быть хранителем Софии, если бы не любил ее, не снисходил к ней с нежностью, если бы не умел опускаться до нее, ради нее. Упасть в чужую постель, в чужие объятия, научиться жить с едва осязаемой, фантомной кожей. София черпала силы изнутри, забывая выглянуть наружу.

Затем наступил сезон опавших листьев. Шуршащий урожай громоздился кучами и тут же мягко оседал — приятное время, невыразимо спокойное, оно убаюкивало Софию, и она забывала об опасностях беззаботной дремы. Она покоилась во взаимной любви с Габриэлем, забавлялась с ним в вожделении, в постели, в мыслях. Любила играть в «мы вместе», хотя и понимала, что на самом деле они не вместе, никогда не станут парой. Растущий ребенок подкармливал ее страхи. Ей по-прежнему хотелось спрятаться в надежном месте, за крепкими сплетенными руками. А как иначе. Хотя жизненный опыт твердил ей об абсолютном одиночестве, ей надоело быть одинокой девушкой в неприступном мире. К тому же София не с луны свалилась, ей с детства внушили тягу к поиску партнера. От купания в любви Габриэля ей становилось легче. Она меньше размышляла и лучше чувствовала себя. Как и любая ошалевшая от любви девушка.

А потом, конечно, все зашло слишком далеко — неизбежное явление, ибо только мир бесконечен, не счастье. Время, двигаясь вперед, выдавило Софию из блаженного покоя. Ей было слишком хорошо, чтобы выяснять, куда она движется, и она не заметила, как вляпалась в будущее. Пора перемен настигла ее внезапно. Новые проблемы, новые заботы, никакого покоя, никакого застоя, и даже не надейся на тормоза. Все и всегда движется. Только солнце стоит на месте.

В тридцать недель София бросила работу. Она не хотела уходить. Верно, меняющееся тело пугало ее, она досконально изучила каждый наросший миллиметр, тем не менее снаружи, с виду она не казалось такой уж большой, не выглядела феноменально беременной. Ее нельзя было обозвать бочкой или жирной уткой, ей по-прежнему не уступали место в автобусе, и в любой пренатальной клинике ее беременность сошла бы за пятимесячную. Только на внешнем виде она могла бы продержаться еще несколько недель. Но внешность больше не помогала, София устала изнутри. Выдохлась, отяжелела. Она была потрясена, когда тело перестало подчиняться любому требованию. Пора блаженства кончилась бесповоротно. Теперь София вставала поздно, с трудом продирая сонные глаза; укладывалась спать днем, чтобы продержаться вечер на работе; плелась в клуб и возвращалась домой, в постель, такой же измученной, какой просыпалась. Дорога от автобусной остановки стала непомерно длинной, и София, сама того не замечая, плакала — от усталости. Слезы она не вытирала, ее хватало лишь на то, чтобы переставлять ноги. Она сократила количество выступлений с пяти до четырех, потом до трех, больше изобретала танцы для других, чем танцевала сама. А затем и вовсе ограничилась только заключительным номером. Но и этого было слишком много. София росла снаружи, но ребенок съедал ее изнутри. Энергия иссякла. Софии пришлось уволиться, сил продолжать не осталось. Однако на прощальной вечеринке она оторвалась по полной.