Широкий Дол - читать онлайн книгу. Автор: Филиппа Грегори cтр.№ 45

Всю долгую осень и зиму я едва замечала и холод, и нудные дожди, такой жар пылал у меня внутри. В начале осени, когда еще цвели хризантемы и астры, я охапками приносила их в дом, наполняя комнаты терпким, перечным ароматом этих цветов предзимья. Порой при виде их ярких красок меня охватывала дрожь восторга. Потом наступил охотничий сезон, но я все еще была в трауре, и мне приходилось весь день слоняться по дому в тяжелом черном платье; по утрам я видела, как огромный красный шар солнца поднимается над покрытыми легкой изморозью полями, слышала истерический визг и лай гончих, предвкушавших участие в охоте, и меня охватывала тоска. Согласно какому-то нелепому правилу, Гарри разрешалось, хотя он тоже еще носил траур, прибыть на место сбора вместе с другими охотниками и даже следовать за гончими по полям, однако ни стрелять самому, ни смотреть, как стреляют другие, ему было нельзя. Правила того же чрезвычайно негибкого кодекса строго запрещали мне, женщине, не только участвовать в охоте, но и ездить верхом в обществе других охотников. То есть все эти чудесные, морозные и ясные, осенние дни я была вынуждена сидеть дома. Мне разрешалось только совершать «тайные» прогулки верхом в пределах нашего поместья, и при том условии, что никто из наших соседей-джентри меня не увидит.

Так что я не имела права даже хорошенько прокатиться галопом, чтобы сжечь излишки энергии. А в полях и на пастбищах осенью работы всегда было мало, и я скучала, сидя дома. А когда сырость и дожди сменились зимними морозами, моя тоска еще усилилась, а любовное томление стало настолько сильным, что в иные дни превращалось в боль. Однажды, ожидая на конюшенном дворе возвращения Гарри и сгорая от нетерпения, я разбила кулаком лед в поилке и до крови поранила осколками руку. Но как только он приехал, точно воин, сидя на своем высоченном жеребце и сияя при виде меня, боль в моей израненной руке тут же исчезла, словно растворившись в радости.

Рождество и Новый год прошли тихо, поскольку у нас наступил второй этап траура. Вскоре, как всегда внезапно, ударили морозы, сделав дороги вполне пригодными для езды, и Гарри, взяв карету, на целую неделю по каким-то делам уехал в город. Домой он вернулся, полный рассказов о модных веяниях и новых театральных спектаклях.

Его отсутствие дало мне возможность отметить с некоторой иронией – все-таки я хорошо себя знала! – что хоть я и скучаю по нему, но при этом наслаждаюсь своей полной свободой и властью. Да и наши арендаторы, а также все жители нашей деревни отлично знали, кто здесь настоящий хозяин, и всегда советовались со мной, прежде чем идти к Гарри с какими-то своими просьбами или идеями. А вот купцы и торговцы, которые не так хорошо знали жизнь нашего графства, порой, особенно в тот, самый первый, год, порой совершали ошибку, спрашивая, нельзя ли им повидать сквайра. И меня всегда задевало, когда они пытались развлечь меня светскими сплетнями, но в итоге неизменно умолкали, ожидая, чтобы я вышла из комнаты, а они смогли возобновить деловые разговоры с Гарри. И он, обладая в лучшем случае половиной моих знаний и опыта, всегда чувствовал себя польщенным и говорил мне с улыбкой: «Пожалуй, нам не стоит долее задерживать тебя, Беатрис, ведь у тебя наверняка есть и другие дела. Я, разумеется, и один со всем справлюсь, а потом все тебе расскажу». И предполагалось, что в ответ я должна удалиться. Иногда я действительно уходила. А иногда, нарушая все общественные приличия, с улыбкой отвечала: «Ну что ты, Гарри, какие у меня дела! Я лучше останусь».

Тогда торговец и Гарри обменивались горестной усмешкой мужчин, связавшихся с такой упрямой особой, и принимались обсуждать какую-нибудь сделку относительно шерсти, пшеницы или мяса. Кстати, в моем присутствии сделки всегда бывали заключены самым выгодным для нас образом. И меня неизменно обижали слова Гарри насчет того, что мне лучше заняться своими делами. Какие там «мои дела», когда речь идет о благосостоянии Широкого Дола!

Но если Гарри дома не было, всем этим купцам, торговцам, юристам и банкирам волей-неволей приходилось признать, что я вполне способна и дать слово, и сдержать его. Законы, эти вечные мужские законы не признавали моей подписи, словно я была банкротом, преступницей или сумасшедшей, однако деловым людям хватало обычно одного моего сурового взгляда, и каждый из них сразу понимал: если он хочет иметь дело с Широким Долом, ему лучше не говорить, что он предпочел бы подождать возвращения Гарри. В отсутствие брата моя власть над этой землей сбрасывала свои покровы, и каждый – от самого бедного лудильщика или обитателя жалкой деревенской лачуги до представителей высшего общества – чувствовал, что правлю здесь я.

После Рождества поместье целую неделю окутывали холодные липкие туманы, но в середине января серая пелена исчезла с холмов, и они стали ясно видны на фоне яркого морозного неба. Каждое утро, проснувшись и пытаясь стряхнуть с себя путы мутных горячих ночных снов, я вскакивала с постели и сразу настежь распахивала окно, полной грудью вдыхая обжигающе холодный воздух. Но уже после нескольких таких судорожных вдохов я, вся заледенев и дрожа, захлопывала окно и спешила к горящему камину, чтобы умыться и одеться.

Зимние холода, как обычно, собирали в деревне свою дань. Билл Грин, наш мельник, поскользнулся прямо у себя во дворе и сломал ногу; мне пришлось посылать в Чичестер за хирургом, чтобы тот вправил кости и наложил повязку. Миссис Ходгет, мать нашего привратника, слегла в постель еще во время первого снегопада, жалуясь на боль в груди. И вытащить ее из постели родственники так и не смогли. Это продолжалось уже целую неделю, и однажды утром Ходгет, отворяя мне ворота, пожаловался, что, как ему кажется, его мать лежит в постели «из чистой гордости», а Сара, его жена, из сил выбивается, потому что вынуждена не только дополнительно готовить и стирать, но и два раза в день ходить в деревню и носить старой карге еду.

Я кивнула и улыбнулась ему, а на следующий день взяла нашего чалого гунтера Соррела и отправилась в деревню. Привязывая коня к столбику калитки возле дома старой миссис Ходгет, я не заметила в окне ее лица, но твердо знала: старая ведьма наверняка за мной наблюдает и к моему приходу успеет снова нырнуть в кровать. Когда я, подметя подолом юбки заснеженную дорожку в сад и с топотом сбив на крыльце снег с сапог, вошла в дом и сдернула с рук перчатки, старуха уже лежала в постели, притворяясь страшно больной и укрывшись одеялом до самого подбородка; но глаза у нее были вполне здоровые, ясные и блудливо бегали из стороны в сторону.

– Добрый день, миссис Ходгет, – пропела я. – Какая жалость, что вы заболели!

– Добрый день, мисс Беатрис, – проскрипела она. – Как вы добры! Спасибо, что зашли навестить бедную старуху.

– Я зашла, чтобы не просто навестить вас, – бодрым тоном сообщила я, – а сказать, что посылаю за нашим новым врачом, доктором МакЭндрю. Он шотландец. Я слышала, он особенно хорошо справляется с заболеваниями груди. Вот он приедет, осмотрит вас и начнет лечение.

Ее глаза вспыхнули энтузиазмом.

– Вот бы хорошо! – воскликнула она. – Уж я об этом докторе наслышана! И все о нем хорошо отзываются.

– А вы знаете об особенностях того лечения, которое он применяет? – спросила я. – Для начала он использует чудесную диету для похудания, и это, как говорят, дает отличные результаты.