Рецепты идеального брака - читать онлайн книгу. Автор: Мораг Прунти cтр.№ 28

Отец часто говорил матери жестокие вещи, когда был пьян, но только однажды ударил ее, и я об этом знаю. Это случилось, когда она была беременна мной, поэтому четверо ее братьев тем же вечером навестили моего отца на поле позади дома и избили его палками так, что ему до конца жизни хватило. Мама сама мне об этом рассказала, когда отец однажды ударил моего брата Патрика; за какую-то предполагаемую провинность отец швырнул его на пол во время обеда. Патрик был очень умным, и это раздражало моего отца. Он выиграл стипендию в местной мужской школе, но мой отец запретил ему посещать ее, объясняя это тем, что у нас не было денег на форму и книги. К нам даже послали священника, чтобы переубедить отца; он сказал, что церковь готова изыскать любые средства, чтобы мальчик мог окончить обучение. Патрик был преданным и чувствительным. Мама верила, что он мог бы стать священником. Мой отец отказался из чистого упрямства, сказав, что в четырнадцать лет уже можно не ходить в школу и что Патрик нужен на ферме. Мама видела, как единственный шанс для ее сына стать священником был упущен, и, хотя на публике она продолжала относиться к отцу уважительно, у нее появилась привычка жаловаться на него мне. Она рассказывала мне шокирующие истории о его жестокости, иногда приукрашивая их, чтобы у меня не оставалось сомнений в том, каким бездушным животным он является.

Наша община была небольшой, и матери не с кем было поговорить, кроме как со своей дочерью. По крайней мере, это не задевало ее гордость. В любом случае в этих обстоятельствах она ничего не могла поделать. В разговорах со мной мама находила какое-то облегчение, а ей оно было необходимо, чтобы выжить. Уйти от мужа, несмотря на то, насколько она была переполнена ненавистью, и на то, сколько унижений ей приходилось выносить, она не могла. Приходилось терпеть, что Бог ни пошлет. Жаловаться считалось признаком слабости и греховности, а мать не хотела быть в этом заподозрена. Я, тем не менее, была свободна от этих условностей. Наши дети оправдывают любую жестокость.

Когда мама рассказывала мне о том, как ее братья избили моего отца, ее глаза сияли гордостью. Она оправдывала их поступок, объясняя это тем, что, не припугни они его гневом Господним, мой отец убил бы меня еще до моего рождения. После этого я стала бояться отца еще больше, чем раньше, равно как меня начал пугать любой близкий контакт с матерью. Годы шли, и рассказы матери лишили меня последних следов преданности к ним обоим, которую я выказывала к ним раньше.

Будучи беспомощной жертвой пьяной ярости моего отца, мать всегда ставила над ним католическую церковь. Она ставила ее превыше всего. Ее преданность церкви приводила отца в ярость. Но он не возражал против принципов матери. Католицизм управлял ею. Хотя она набожно посещала службы и ревностно почитала авторитет священников, сна мало что понимала. Я осознала, что сильный дух и здоровая доза веры может помочь человеку справиться с ужасными испытаниями. Пьянство моего отца, нищета, попытки сохранить нам всем жизнь сломили дух моей матери. Она была религиозной, но ее вера была слаба. Она держалась за ритуалы и свечи, как утопающий за соломинку.

Все мои братья уехали из Охамора: Деклан и Брайан — в Бирмингем, где оба женились и обзавелись семьями, а Пэдди — в Лондон. Мы никогда больше его не видели. Помнишь, Тресса, когда ты была девочкой, я получила письмо из лондонской полиции? В нем сообщалось, что «Ваш брат Патрик умер в приюте в Кэмден Таун». Мое имя и адрес были написаны на клочке бумаги, который нашли при нем. Возможно, он носил его с собой, как напоминание о семье, а может быть, готовился к смерти, кто знает? Он был пропащей душой. Патрик мог стать врачом или великим музыкантом, если бы мой отец дал ему шанс получить образование. В конце концов все, что отец ему передал, это потомственный алкоголизм. Некоторые люди просто слишком слабы, чтобы выжить.

Мои женатые братья приезжали к нам дважды за двадцать лет. Их жены были нам чужими, а их дети говорили с английским акцентом. Мы приветствовали их, но воссоединение семьи было неловким. Они отсутствовали слишком долго, и от неуклюжих молодых людей, с которыми я боролась, будучи девчонкой, не осталось и следа. Они были чрезмерно вежливы, а это худшая услуга из всех, что брат может вам оказать.

Когда умерла моя мать, на похороны приехал только Брайан. Он сказал, что представляет так называемое Бирмингемское сообщество. Братья старались, но не смогли разыскать Патрика, а это было первым знаком того, что он пропал. Было обидно, что собралось так мало членов семьи. Моя мать страдала за нас, но страданием любви не купишь. Страданием можно купить только еще больше страдания.

Я боялась превратиться в свою мать. Поэтому я хотела убежать в Америку, и поэтому так много надежд возлагала на влюбленность. Я никогда не хотела попасть в ловушку обнищания чувств, которой является брак без любви. Даже сейчас, когда я рисую в своем сознании портрет матери в поисках какой-то общей мудрости, я вижу только ее длинное грустное лицо. Уголки губ опущены вниз, щеки прочерчены глубокими морщинами, ее лицо — это карта ежедневных страданий. «Бедная моя мама», — думаю я, но не чувствую к ней такого тепла, которое испытывала к матери Джеймса, хотя знала ее меньше года, или к Анне, тете, предавшей меня.

Одного знания, тем не менее, мало для того, чтобы женщина не превратилась в свою мать. Но в отличие от своей мамы я не скрывала жалоб со страдальческим, молчаливым, мучительным смирением. Я ныла по любому ничтожному поводу: крошек на ковре, разбитой чашки. Я была замужем за работящим человеком, который любил меня и никогда не допустил бы, чтобы со мной случилось что-то плохое, и все равно мне казалось, что я не могу перестать ныть.

Моя потребность постоянно что-то менять и улучшать в нашем укладе жизни была более всего продиктована скукой. Я любила нашего ребенка, я привыкла к мужу, я знала, что у меня хорошая жизнь, и все равно часть меня чувствовала себя обманутой в ожиданиях, которые были у меня в молодости. По мере того как я становилась старше, лелеемые мной фантазии казались все более и более смехотворными, пока наконец мне не приходилось с ними расставаться. Мой молодой человек не возвращался; я не стала домработницей у голливудской старлетки и не стала отираться вокруг фонарного столба на Парк авеню в розовой сатиновой юбке.

Всю свою жизнь я умела абстрагироваться от реальности и уходить в мир своего воображения, в то место, где я вечно улыбалась теплому солнцу, а руки Майкла обнимали меня за талию. Но после того как мне исполнилось сорок с небольшим, я утратила способность грезить. Облака, что уносили меня в поднебесные дали, рассеялись; когда я закрывала глаза, чтобы представить себе выход, все, что я могла видеть, — это собственное лицо, смотрящее на меня, говорящее мне, что нельзя быть такой тупой дурой. Казалось, когда я становилась старше, реальность обретала надо мной большую власть. Возможно, именно наши мечты делают нас молодыми. Молодящиеся пожилые женщины, может, и выглядят глупо, но, возможно, они счастливее тех из нас, кто старится и дряхлеет до времени. Так или иначе, обыденность жизни давила на меня, истощала мои силы и старила меня даже в собственных глазах. Я тосковала по чему-то, что послужило бы мне встряской. Мы ездили в Дублин, переклеивали обои, передвигали мебель в доме, подключали электричество, облицовывали камин. Мне всегда хотелось больше, больше и больше — я отчаянно искала чего-то, что отвлекло бы меня.