Музей заброшенных секретов - читать онлайн книгу. Автор: Оксана Забужко cтр.№ 140

— И где они? — Голос Дарины дрожит. — Где остальные картины? Их должно было быть пять — где еще четыре?..

Хозяева переглядываются: парочка школяров, застигнутых учителем в туалете за курением. Интересно, думает Адриан, есть ли у дядьки «крыша» в ментовке? Менты же тоже могут быть при своем интересе — благо фотоэкспертиза на месте ДТП у нас необязательна, если нет свидетелей, могут и менты по горячим следам немного подлататься, почему нет, пошмонать, это всегда святое — деньги, драгоценности… Кому война, а кому мать родна. Он безотчетно взглядывает на гайдовские часы на телевизоре (без пятнадцати двенадцать): солидные, добротные часы, прямой дорогой откуда-нибудь из разбомбленного Кенигсберга или Берлина… И пойди потом докажи, что на жертве были драгоценности. Да и кто станет доказывать — убитые горем родственники? Пора брать инициативу, решает он:

— Скверная история, Василий Мусиевич, — на этот раз он уже недвузначно говорит с интонациями следователя, и дядьку, который до сих пор полуигнорировал «босяка», переклинивает когнитивным диссонансом. — Очень скверная. Эти картины четвертый год в розыске, авария была резонансная, по всем каналам тогда передавали… А художница эта, что погибла, — не только близкая подруга пани Дарины, — парочка школяров послушно, словно по взмаху указки, переводят взгляды на «пани Дарину», — а еще и жена народного депутата, — он называет имя и не без удовольствия наблюдает, как на лице дядьки отражается напряженная, вот-вот пар из ушей рванет, работа мысли и проступает выражение откровенной боли: ага, дошло-таки — да, милок, да, с картинками придется распрощаться, хоть и как жаба душит, ой душит, да, Вась?..

Зато женщина реагирует быстрее:

— Так кто ж его знал, что там в той машине! Она ведь перевернута была…

Дарина цепенеет. Адриан чувствует сейчас ее мысли так, словно ему самому бомбят мозги электрошоком, еще мгновение — и он не выдержит, сорвется, только тревога за Дарину вынуждает его сохранять самоконтроль:

— А вы не знали, что вашей обязанностью было — вызвать милицию и «скорую»? А если она еще жива была там, в машине? Читайте Уголовный кодекс, уважаемая!

При упоминании Уголовного кодекса тетка вздрагивает, но не поддается:

— Да в грязюке же валялось! — заходит она с другой стороны, уже жалобно. — Ой, ну вы подумайте, вот же морока какая… А если б не взяли, так оно же все равно бы пропало! — натыкается она наконец на спасительную мысль. — Дождь же какой шпарил, что света Божьего не видно было, — скажи, Вась? Еще бы немного так полежало, и все краски бы раскисли… А так я, видите, сохранила…

Подступив к полотну, она по-хозяйски проводит по нему рукой, словно коврик разглаживает на продажу, и хитренько косится на Адриана (в отличие от мужа, она сразу поняла, кто здесь главный). В других обстоятельствах Адриана бы улыбнуло: во дает тетка жару! — но сейчас ему не до смеха. Прочухивается и дядька:

— Если хотите эту картину взять себе, то я не против… как ты, Галя? Пусть забирают, да? Оно нам не сильно и нужно… Только откуда мне знать, что вы мне правду говорите? Эдак всякое придет в хату и начнет забирать все, что ему понравится…

Адриан понимает: начался торг. Парочка уже сообразила, что вляпалась в передрягу, но будет перебирать ножками до последнего, чтоб выскочить из нее, хоть с какой-то для себя выгодой, — коли не съем, то хоть понадкусываю. Иначе они не могут, иначе им тоже будет «сильно обидно», как тому бедняге, который выпил яд от колорадских жуков. Хотя эти, конечно, не выпьют — эти жизнелюбы…

И тут Дарина начинает смеяться. Это не истерика, ни в коем случае, она просто не может сдержаться: последняя произнесенная дядькой фраза, вкупе с его обиженным выражением лица, застревает в ней и продолжает крутиться, вызывая с каждым оборотом новую волну неудержимого хохота, — «эдак всякое придет в хату и начнет забирать все, что ему понравится», — и она трясется от смеха, как разваливающаяся старая «Таврия» на грунтовой дороге, дребезжа бесконтрольными мускулами и связками, ой божечки, утирая слезы, — rewind и снова rewind, как родовые схватки или рвота, «эдак всякое придет в хату…», — она задыхается, и, главное от повторов эффект нисколько не слабеет: фраза продолжает казаться ей безумно, до выноса мозга, комичной, и она не может остановиться, хотя, кроме нее, никто больше не смеется, и она и сама не смогла бы объяснить, что тут смешного, но, блин, лопнуть же можно — трусы уже мокрые, и слезы текут из глаз по щекам, как струи дождя по лобовому стеклу, размывая дядьку с женой, «эдак всякое придет в хату и начнет забирать…», — и она вскакивает на ноги, крутя головой и давясь очередным приступом смеха, машет Адриану — в порядке, мол, она в порядке, сейчас вернется и присоединится к компании, вот только отсмеется как следует…

В это мгновение той, которая не может не наблюдать за ними обоими со стены через искалеченный, припухший-заплывший постерами глаз своей картины, должно быть хорошо видно, что и Адриана, и Дарину одновременно накрывает короткой, как промельк молнии, вспышкой дежавю: глядя, как Дарина, подхватив сумочку, выскакивает за дверь, Адриан вспоминает точно такую же недавнюю сцену в «Купидоне» — совпадение поражающее, как повтор в танце одной и той же фигуры, почти rewind, но все-таки не rewind, — кое-что изменилось, всегда кое-что меняется, и высветленные в нашем сознании элементы «тогда» и «сейчас», хоть и перекликаются друг с другом, как в геометрическом орнаменте, при всей кажущейся конгруэнтности все же никогда не бывают стопроцентно тождественны: на этот раз, понимает Адриан, ему не стоит за ней бежать — она действительно сейчас вернется, она сказала правду, она в порядке…

Ну а Даринино дежавю приходит прямым продолжением еще неостывшего, еще плавающего у нее в голове кусками грязной пены вчерашнего торга с Вадимом: в наивной попытке дядьки с женой, уже припертых к стене, все еще что-то откусить и спрятать за щекой она узнает тот самый элемент поведенческой матрицы, с которым столкнулась накануне, ту самую «депутатскую программу» — с каждой мели страгиваться так, чтобы удержать за собой контрольный пакет акций, — и именно в это мгновение, когда Вадим с Кукушкиным семейством соединяются у нее в сознании воедино, и второе передразнивает первого, накативший на нее хохот стихает, как внезапный весенний ливень — как анекдот, который перестает быть смешным, чуть только его объяснят, — и она, еще по инерции удивления покачивая головой: ну и ну, это ж надо такое!.. — шмыгая носом, нащупывает в сумочке пачку бумажных носовых платков — и толкает целомудренно прячущуюся в закутке белую пластиковую дверь, на которой гордо, словно начищенная солдатская бляха, сияет писающий мальчик…

В ванной пахнет потом и парфюмом: зажиточный дом, выстроенный с соблюдением всех городских стандартов. Из зеркала над умывальником на Дарину смотрит женщина, которую она где-то видела, но в первое мгновение не узнает: то ли клоунесса, то ли леди Дракула. Нет, скорее актриса немого кино, умывающаяся в гримерке: съемка закончена, роль отыграна. (Та страшная красавица с разлитым под кожей огнем, что один раз мелькнула из-под художественного грима, больше не повторится — да и некому ее больше гримировать…) Тушь размазалась вокруг глаз густыми, хищными черными веерами, и все еще несколько полоумные, как пьяные от хохота, глаза на контрасте светят из этого гротескного обрамления какой-то странной отстраненностью: словно уставившись во что-то невидимое. Что-то вне зоны досягаемости.