А в мою руку ткнулась ладонь Маркуса.
– Ты что? – спросил я.
Маркус вцепился в меня крепче. Облизнул губы и пробормотал:
– Страшно…
Ах да, он же от темноты робеет. Ну и спутники подобрались!
Петер боится подземелий, Маркус – темноты. Ушедший Реми небось и того и
другого. Странные люди…
– Ничего, я в подземельях неделями блуждал, – ободрил я
Маркуса.
– Я помню. Я с вами буду.
Да, прав был лекарь Жан. Умеет Маркус найти того, кто ему
поможет. С каторги бежать или из подземелий выбираться – вор Ильмар. В
монастыре укрываться – настоятельница Луиза. От Стражи бежать – бывший офицер
Арнольд.
Наверное, нельзя иначе высокородным аристократам выжить. У
них вся жизнь – словно хитрая карточная игра «гребенка», где вначале в паре с
одним из шестерых играешь, потом с другим, а под конец – с третьим. И все время
надо в уме держать, кому какую карту сдал и у кого сколько очков взято. Ясное
дело, аристократы в «гребенку» не играют, забава низкая, воровская. Они вживую
смотрят, кому и чего сдать.
Лишь удивительно, что будущий Искупитель так же к своим
спутникам относится.
Все это мигом у меня в голове пронеслось. Но говорить ничего
я не стал.
Вслед за проводником мы двинулись в средний коридор.
Первые четверть часа все шли в молчании. Наверное, от
страха, хотя чего тут бояться, я понять не мог. Обычный коридор, где камень, а
где и кирпич, только своды низкие и сырые. А так – широкий, втроем идти можно
свободно. И двух карбидных ламп хватало, чтобы всю процессию освещать. Впереди
– проводник-мадьяр. За ним Жерар со своим верным Луи. Потом Арнольд с Хелен.
Потом Луиза с Антуаном. Ну и мы с Маркусом, а уж за нами – Петер и руссийский
шпион с лампой и саквояжем. Второй саквояж он отдал Арнольду, который взял груз
без пререканий и словно бы даже не заметил. Петер к Фариду явно оттого
прибился, чтобы быть поближе к свету. Но держался достойно, если бы я не знал,
что он подземелий боится, так и не заподозрил бы ничего.
Когда миновало четверть часа, скованность стала проходить.
Может, именно от того, что и света хватало, и коридор выглядел часто
посещаемым: разок мы наткнулись на разбитую чашку, осколки которой проводник
сгреб ногой к стене, потом – на выгоревший факел и истлевшую тряпку. Проводник
даже выругался по-мадьярски, непонятно, но красочно. Часто ходили этой дорогой.
– Отсюда есть пути почти под каждый дом в старой части
города, – бодро сообщил Комаров. – Говорят, во времена османского владычества
заговорщики подслушивали каждое слово врага, а также легко уходили от
преследований. Османы же под землю лезть боялись.
– Вот уж не думал, что я осман… – пробормотал Петер. Но
спокойно так, без паники. Переборол себя, молодец.
Арнольд впереди стал негромко напевать походную солдатскую
песню. Я и сам под нее три года оттопал, когда по молодости баскам в наемники
завербовался. Дом тогда долго на наши шалости внимания не обращал. Ну, грызется
одна провинция с другой, какая Владетелю разница, если налог вовремя уплачен? А
потом рыжая бестия, кабальеро Мартинез Кампо, ляпнул сдуру, что когда баски от
иберийцев отделятся, то они еще подумают – оставаться ли с Державой… Ну и все.
Послал Дом преторианцев на помощь иберийскому наместнику. Тут все веселье и
кончилось.
– Доспехи рубил клинок, Взметали копыта пыль…
Я Арнольда не поддержал, уж больно скверные воспоминания
песня навевала. И Арнольд, речитативом пропев несколько куплетов, замолк. Зато
в полный голос заговорила Луиза, и это было похуже любой песни. Она и красотой
подземелья восхищалась, и мастерством каменщиков, и размышляла, как бы эти
катакомбы для полезных целей приспособить – например, сделать тут подземный
монастырь строгого свойства, для вящей славы Господней, или приют для
детей-сирот с дурными наклонностями, во имя человеческого милосердия. От
здешней сырости все монахи бы разбежались, а сироты перемерли, но это Луизу не
смущало.
– Скажи, Маркус, а ты сам читал ту знаменитую книгу, из-за
которой весь шум? – спросил вдруг Фарид, невинно глядя на Маркуса. Парнишка
обернулся, кивнул. – Наверное, уже жалеешь, что нашел ее? – продолжал Комаров.
– Подожди, – быстро сказал я. – Ты нас из Аквиникума
выводишь, спасибо за это. Но допрашивать Маркуса не стоит.
А сам покрепче сжал Маркусу руку – молчи, не поддавайся на
хитрые вопросы!
– Читал, – неожиданно сказал Маркус. – А почему вы
спрашиваете? Вы ведь не нашей веры.
– В какой-то мере – вашей, – сообщил Комаров. – Вот, Ильмар
знает, я аквинец. Был такой мудрец, Фома Аквинский…
– Знаю, – задумчиво сказал Маркус. – Я спорил с одним
теологом. Года два назад, я тогда со всеми поссорился и удрал в дворцовую
библиотеку. Три дня там просидел, книжки читал и со всякими людьми
разговаривал.
Меня от этих слов словно морозом пробрало. Антуан, в наш
разговор, а не в щебет Луизы вслушивающийся, вздрогнул и на миг обернулся.
– И что ты думаешь о нашей вере? – спросил Фарид.
– Мне кажется, вы не правы, – очень вежливо сказал Маркус.
Отпустил мою руку и, чуть отстав, пошел рядом с Фаридом. – Зачем придумывать
могущественного дьявола?
– Это объясняет зло на земле.
– А в мире нет зла, – убежденно сказал Маркус.
Сбить с толку руссийского шпиона было нелегко. Он начал:
– Но что тогда…
– Не надо примеров, – попросил Маркус. – Это божественная
доброта. Божественная справедливость. Вот, скажем, умирает ребенок в бедной
семье…
Сказал он это так, будто в богатых семьях дети никогда не
умирали. Но слушали его сейчас все очень внимательно, и Луиза примолкла.
– Родители плачут, а не знают, что вырос бы ребенок – и убил
их! – пояснял тем временем Маркус. Ну точь-в-точь мои мысли. – Или еще…
Он говорил, а я шагал себе, глядя внимательно под ноги, и
вспоминал, как у нас в селе однажды голод разразился. Ну… не то чтобы настоящий
голод, когда люди кору гложут и друг друга сожрать готовы, но голодуха
изрядная. И десяток ребят помладше голод унес. Неужели все бы выросли
отцеубийцами? Да никогда не поверю!
А Маркус все говорил и говорил, приводя примеры божественной
справедливости.
– Но почему бы тогда Господу не сделать людей добрее и чище?
– спросил Фарид.
– Это будет насилие над человеческой волей, а Господь создал
людей свободными.
Идущий впереди Жерар одобрительно кивнул.
– Но тогда выходит, что Бог терпит несовершенных людей,
которых он же сам и сотворил несовершенными.