История руссов. Славяне или норманны? - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Лесной cтр.№ 14

Из этого отрывка исчерпывающе ясно, что нападение руссов было не грабежом, а в первую очередь колоссальным погромом. (И не насмешка ли судьбы, что руссы появились на сцене истории прежде всего как погромщики, недаром русское слово «погром» вошло, кажется, во все европейские языки.)

В бешенстве, в неудержимой жажде мести руссы били, жгли и уничтожали все живое и представляющее ценность (подробности ниже).

(Кстати, какой урок морали и солидарности дает нам прошлое — тогда за гибель всего нескольких соплеменников поднимался весь народ, образуя могучий кулак, борющийся за справедливость, — ныне целые нации отдаются на поругание только ради трусливого сбережения относительно спокойного «сегодня».)

Отметим также факт, интересный для истории виноградарства: уже тысячу лет назад «ржавчина» — болезнь винограда — была бичом этой культуры: бедствие от набега руссов сравнивается с результатом действия ржавчины.

В пятом отделе Фотий, между прочим, говорит: «Где теперь царь христолюбивый? Где военные станы? Где оружия, машины, военные советы и приготовления? Не других ли варваров нашествие передвинуло и привлекло все это? Государь давно трудится за границею, и с ним бедствует воинство его: а нас губит явное истребление и убийство, одних уже постигшее, а других постигающее.

«Этот скифский, жестокий и варварский народ, выскочив из-за самых Пропилеев города («Пропилеи — загородные ворота в виде наших триумфальных», примечание Успенского), как дикий вепрь расположился около него. Кто же за нас выйдет на брань? Кто выстроится против врагов, когда никого у нас нет, а мы отовсюду стеснены?»

Этот отрывок совершенно убивает легенду о том, что царь был в Царьграде или вернулся в него (сказано ясно — «государь давно трудится за границей», значит, его отделяет от Царьграда большое расстояние).

Далее, слово «государь», а не «государи», дает чрезвычайно ценное указание на то, что поход был до коронования Василия Македонца Михаилом III в соимператоры.

Наконец, что особенно важно, Фотий прямо называет напавших народом скифским. Никогда скандинавов скифами не называли, а вот руссов — сколько угодно.

«О, град-царь! — далее взывает Фотий. — Какие беды столпились вокруг тебя! И твоих утробных чад, и твои красивые предместья до самой Крепости, и пристани моря, распределенные жребием по обычаю варваров, поядают меч и огонь».

Здесь интересны два указания: 1) что руссы не только убивали и грабили, но и жгли, — явный признак озлобления и, следовательно, мести, 2) Фотий знал о том, что «варвары» делили свою добычу жребием (очевидно, это был тогдашний обычай), либо все же был кто-то, осведомлявший, что делается за стенами города.

«Приди ко мне, — далее взывал Фотий, — сострадательнейший из пророков, и оплачь со мною Иерусалим, не тот древний матероград одного народа, разросшегося от одного корня в двенадцать племен, но град всей вселенной, какую только озаряет христианская вера, град древний, прекрасный, обширный, блестящий, многонаселенный и роскошный: оплачь со мною этот Иерусалим, еще не взятый и не падший в прах, но уже близкий к погибели и расшатываемый подкапывающими его».

Из последних слов видно, что руссы вели подкоп под стены, намереваясь проникнуть в город. В дальнейшем мы найдем указание, что они одновременно насыпали и вал под стенами, чтобы через него получить доступ в самый Царьград; это указывает, что руссы вели правильную осаду города.

«О, град, царь едва не всей вселенной! Какое воинство ругается над тобою, как над рабою! — необученное и набранное из рабов!»

Интересно, что даже патриарх не может скрыть своего греческого презрения по отношению к необученным рабам-славянам.

«О, град, украшенный добычами многих народов! Что за народ вздумал взять тебя в добычу? О, град, воздвигший многие победные памятники после поражений ратей Европы, Азии и Ливии! Как это устремила на тебя копье рука варварская и черная, и поднялась, чтобы поставить памятник победы над тобою? Ибо все идет у тебя худо, что и необоримая сила твоя умалилась, как у больного отчаянно, и слабый и ничтожный неприятель смотрит на тебя сурово, пытает на тебе крепость руки своей, и хочет нажить себе славное имя.

О, царица городов царствующих! Многих союзников ты избавляла от опасностей, и многих преклонявших колена защищала оружием: а теперь сама ты обречена на истребление, и лишена помощников».

И здесь в речи Фотия чувствуется какой-то намек, нам неясный, на то, что Византия осталась без союзников, очевидно, по своей же вине. Повидимому, недоброжелательство их по отношению к Византии и позволило руссам напасть на Царьград как гром среди ясного неба.

Седьмой и восьмой отделы посвящены риторике и проповедничеству и ничего интересного для нас в себе не заключают.

Остается добавить, что эту речь Фотий говорил в переполненном людьми храме в момент, когда руссы уже свирепствовали в предместьях.

(Эта беседа патриарха Фотия состоялась уже после ухода россов, по всей видимости, весьма скоро после первой.)

В первом отделе находим: «Так точно и теперь разразилась у нас внезапная буря, как явное обличение нас в грехах наших. Она совершенно не похожа на другие нападения варваров: напротив, и нечаянность нашествия, и чрезвычайная быстрота его, и бесчеловечность варварского народа и жестокость его действий, и свирепость нрава доказывают, что поражение, как громовая стрела, было ниспослано с неба».

Из этого видно, что нападение руссов произвело на Царьград потрясающее впечатление.

Второй отдел гласит: «Поистине, гнев Божий бывает за грехи наши: гроза скопляется из дел грешников: без наказания не обходится нераскаянность в преступлениях. А чем страннее, ужаснее и беспримернее нашествие нахлынувшего народа, тем более обличается чрезмерность грехов.

«С другой стороны, чем неименитее и незначительнее народ, который до нападения на нас ничем не дал себя знать, тем больший стыд нам приписывается, и выше ставится памятник бесславия, и пуще чувствуется боль от бичей. Ибо когда слабейшие и презираемые одолевают блестящих по виду и необоримых по силе, тогда поражение бывает нестерпимо, несчастье безутешно, память о бедствиях неизгладима».

В этих словах Фотия чувствуется неописуемая глубина уязвления гордого патриция, побитого презираемыми им плебеями. Зато боль его уязвленной гордости говорит нам ясно, что нападали на Царьград не скандинавы, — нападал народ, который до этого «ничем не дал себя знать». Тевтонские бредни о скандинавах рассыпаются, как карточный домик, и теория норманистов (несмываемый позор русской исторической науки) гибнет.

Послушаем дальше: «Так, мы побиты нашими беззакониями, изнурены страстями, унижены грехами, сгублены злыми делами, и стали поношением и поруганием соседей наших (господа норманисты, вы слышите это?). Ибо те, которых усмиряла самая молва о Ромеях, те подняли оружие против державы их, и ударили в ладоши, борзясь и надеясь взять Царьград, как птичье гнездо, разорили окрестности его, истребили все до самой Крепости его, жестоко умертвили всех захваченных и смело окружили город, сделавшись отважными по причине нашего бедствия, так что мы не смели и посмотреть на них прямо и неробко, напротив, расслабели и упали духом от того самого, от чего им повадно было воевать мужественно. Ибо эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление соплеменников их, и благословно требовали и ожидали кары, равной злодеянию».