— Гай! — возмущенно заорал Бруно.
Гай схватил его за воротник, и оба вдруг прекратили драку.
— Ты знал, что это я! — яростно выпалил Бруно. — Грязный ублюдок!
— Что ты здесь делаешь? — Гай дернул за воротник, поднимая Бруно на ноги.
Бруно скривил окровавленный рот, словно был готов заплакать.
— Пусти!
Гай отпихнул его. Бруно кулем свалился на землю и встал, пошатываясь.
— Ну давай, убей меня, если хочешь! Потом спишешь на самооборону!
Гай посмотрел назад. Дом Анны скрылся за деревьями. В горячке боя они с Бруно забрались далеко в глубь рощи.
— Я не хочу убивать тебя. Но убью, если поймаю здесь еще раз.
Бруно издал короткий победный смешок.
Гай угрожающе шагнул в его сторону. Желание продолжать драку исчезло, хотя минуту назад в мозгу пульсировала одна мысль: «Убить, убить!» Он знал, что не сможет стереть улыбку с лица Бруно, даже если прикончит его.
— Убирайся.
— Готов выполнить работу через две недели?
— Готов сдать тебя полиции.
— Сам сдаться тоже готов? — Бруно заулюлюкал. — Готов признаться во всем Анне? Готов провести двадцать лет в тюрьме? Ну, раз готов, так пошли!
Он выставил руки, словно подставляя их под наручники. В глазах у него горели красные отсветы, и всей своей шатающейся фигурой он напоминал злого духа, возникшего из черного искореженного древесного ствола.
— Ищи кого-нибудь другого для своей грязной работы, — процедил Гай сквозь зубы.
— Вот только не строй из себя чистоплюя! Я выбрал тебя, и ты ее сделаешь. — Бруно хохотнул. — Ну что ж, пора мне начать. Я все выложу твоей подружке. Сегодня же вечером напишу ей письмо.
Он заковылял прочь нетвердой походкой — бесформенное, расхлябанное существо. Споткнулся, едва удержал равновесие и крикнул:
— Напишу и отправлю, если до завтра не опомнишься.
Анне Гай соврал, что подрался с каким-то бродягой. На самом деле его повреждения ограничились подбитым глазом, но пришлось немного сгустить краски, чтобы иметь повод отменить поездку в Олтон и остаться в доме Анны. Он сказал, что получил удар в живот и нехорошо себя чувствует. Родители Анны перепугались и настояли, чтобы полиция на несколько дней обеспечила дом охраной.
Для Гая полицейской охраны было недостаточно. Он решил, что должен находиться здесь сам, на случай если Бруно еще что-нибудь затеет. Анна стала уговаривать его побыть у них немного, пока ему не станет лучше. Гай согласился.
Два дня у Фолкнеров прошли в ощущении жгучего стыда. Ему было стыдно, что пришлось остаться, стыдно, что с утра в понедельник он пошел в комнату Анны и проглядел почту, которую горничная всегда клала на стол. Письма от Бруно не было. Анна уезжала на работу рано, до того, как приходил почтальон. Гай быстро перебрал четыре или пять доставленных в этот день писем и выскользнул из комнаты, как вор, боясь попасться на глаза прислуге. Хотя он нередко заходил в комнату Анны в ее отсутствие. Например, иногда сбегал сюда передохнуть, когда в доме было много гостей. И Анне это очень нравилось. На пороге он прислонился затылком к дверному косяку, вбирая в себя картину привычного беспорядка. Незаправленная постель, торчат с книжных полок корешки больших художественных альбомов, к зеленой пробковой доске на стене приколоты эскизы, а на столе забыт стакан, в котором она смывала синюю краску с кисти. На спинке стула висит желто-коричневый шелковый платок — видимо, она собиралась надеть его, но передумала. Аромат гардении в воздухе — Анна всегда наносила каплю духов на шею перед выходом. Он так мечтал жить с ней одной жизнью…
Во вторник утром письма от Бруно все еще не было, и Гай уехал в Манхэттен. Накопилась куча работы, тысяча мелочей требовала его внимания. Контракт на офисное здание с компанией «Шоу Риэлти» никак не утверждали. В его жизни сейчас было больше хаоса и неразберихи, чем сразу после смерти Мириам. От Бруно за всю неделю пришло одно письмо, в понедельник, когда Гай находился у Фолкнеров. Бруно коротко сообщал, что его мать три недели болела пневмонией, но теперь, слава богу, поправляется, так что скоро он сможет уехать из дома.
В четверг вечером, когда Гай вернулся с собрания в клубе архитекторов, хозяйка дома миссис Маккосленд доложила, что ему звонили три раза. В тот же миг телефон снова затренькал. Бруно, злой и пьяный, спросил, готов ли Гай поговорить по делу.
— Нет? Ну, я так и думал. Анне я уже написал. — И он повесил трубку.
Поднявшись к себе, Гай тоже выпил. Он сомневался, что Бруно выполнил свою угрозу и вообще ее выполнит. Около часа он провел, пытаясь читать, позвонил Анне и наконец, не находя себе места, пошел в кино.
Во второй половине дня в субботу они с Анной решили встретиться на выставке собак в Хэмпстеде. Гай ехал туда с мыслью, что если Бруно отправил письмо, Анна его уже получила. Но она так беззаботно замахала ему из автомобиля, что стало ясно: никакого письма не было. Гай спросил, как ей понравилась вечеринка — накануне ее кузен Тедди праздновал день рождения.
— Очень понравилась! Никто уходить не хотел. Мы так засиделись, что поздно стало ехать домой. Я сюда прямо от Тедди, даже не переоделась.
И она, не сбавляя скорости, проскочила узкие ворота и выехала на дорогу.
Гай стиснул зубы. Значит, письмо дожидается ее на столе. Теперь он был в этом уверен и почувствовал себя совершенно беспомощным. Неотвратимость беды лишила его дара речи.
Бродя между рядами собак, он отчаянно придумывал тему для разговора.
— Из «Шоу Риэлти» с тобой больше не связывались? — спросила Анна.
— Нет.
Гай смотрел на перепуганную таксу и пытался вникнуть в щебетание Анны о том, какая такса была у кого-то из ее родственников.
Пока Анна ничего не знает, однако узнает очень скоро. Пусть даже не сегодня, но скоро, это лишь вопрос времени, возможно, нескольких дней. А что узнает? Гай много раз задавал себе этот вопрос — то ли успокаивая, то ли намеренно терзая себя, — и ответ был всегда один. Прошлым летом в поезде он встретил человека, который впоследствии убил Мириам с его, Гая, молчаливого согласия. Именно так Бруно все и представит, добавив немного деталей, чтобы история звучала убедительней. В суде их с Бруно беседа, совсем чуть-чуть приукрашенная, вполне сойдет за преступный сговор. Гай вдруг с необыкновенной ясностью вспомнил часы, проведенные в купе Бруно, в этом маленьком аду. То, что он там нес, было продиктовано ненавистью, той самой жалкой ненавистью, которая заставила его нелицеприятно высказаться о Мириам в парке Чапультепек в прошлом июне. Анна тогда очень рассердилась — не столько на его слова, сколько на злобу, которую он носил в себе. Ненависть тоже грех. Христос предостерегал от ненависти так же, как от прелюбодеяния и убийства. Именно в ненависти корень всего зла. Если бы Гая судил христианский суд, разве не признали бы его хотя бы частично виновным в смерти Мириам? И разве не согласилась бы с этим Анна?