Наблюдательность не обманывала Косту - печок лопина был цел, на нем не видно было ни единого пятна крови. На лице с чистой, как у ребенка, кожей - ни шрама, ни царапины. Но что-то странное было в его позе, в широко раскрытых глазах.
- Замерз? - Глеб тронул хорей, зажатый в руке незнакомца. - А это? Он был на оленях!
На Косту эти слова не произвели никакого впечатления.
- Может, и так. Что с того?
- Где же упряжка?
Гаснущее небо тускло освещало равнину. Коста обвел ее глазами. Из-под тонкого слоя свежей пороши проступали оставленные оленьими копытами выбоины, за которыми тянулась узкая полоса - след от кережи.
- Вот тебе упряжка. Дело ясное - олени понесли, а погонщик вывалился.
- И сразу замерз?
- Может, и не сразу. - Коста раздраженно дернул плечом. - Какая разница?
Глеб с сомнением покачал головой. То, что сказал Коста, было самым простым и самым естественным объяснением, но Глеба смущало, что погонщик, упав, уже не поднялся - словно его поразила молния. По крайней мере человеческих следов на снегу не было...
Или были?
Первым их заметил Коста. Его взгляд зацепился за что-то необычное, он сделал несколько шагов в сторону и остановился, пораженный увиденным.
- Вот это нога!
На снегу ясно отпечатались следы босых ступней - круглая пятка и пять пальцев. Отпечатки были глубокими, словно вмятины от слоновьих ног. Пороша лишь слегка присыпала их, но нисколько не исказила размеров и очертаний. Коста присел, смерил следы ладонью и нашел, что неведомый гигант был ростом в две, а то и в три сосны!
Глеб потрясенно молчал. Коста раздумывал. Следы следами, но к снежному холму, под которым обнаружился мертвый лопин, они не приближались. Конечно, великан мог дотянуться до лопина рукой, даже стоя от него на большом расстоянии, но опять-таки - ран на теле не видно...
Гадать можно было сколько угодно - тундра хранила тайну. Исполинских следов было всего шесть: великан появился неизвестно откуда, потоптался на месте и исчез - словно растворился в воздухе. Глеб обошел вокруг разрытого холма, но больше ничего не обнаружил.
- Ладно. Не наше дело, - сказал Коста то ли ему, то ли самому себе.
Подойдя к лопину, он попытался снять с него печок, но тот накрепко примерз к телу. В карманах не было ничего, кроме обрывка хигны.
- Оставь, - сказал Глеб. - Пойдем отсюда.
- Куда?
- По оленьим следам. Вдруг они приведут нас к жилью?
На этот счет у Косты были сомнения, но следы вели прямо на север, и он не стал возражать. Засыпав холм снегом, они продолжили путь.
Началась метель. Сперва на землю неторопливо падали мягкие и даже теплые на ощупь снежинки, но потом дунул холодный ветер, и с неба посыпался белый песок - твердый и колючий. Он сек по щекам, забивал глаза и уши, застревал в волосах. Глеб попробовал прикрыть лицо рукой, но ладонь на морозе быстро онемела, и он поспешил спрятать ее в рукав.
Пройдя с версту, они наткнулись на перевернутую кережу. Передок был сломан, обшивка разошлась, обнажив деревянный каркас. Ветер трепал обрывки кожаной упряжи.
- Постромки лопнули, - сказал Коста.
- Сами по себе?
Коста указал на выбоину, в которую угодила неуправляемая кережа, и Глеб понял все без слов.
- А олени?
- Убежали.
Отпечатки копыт тянулись к горизонту и пропадали в густеющей темноте. Глеб хотел идти дальше, но Коста сказал:
- Торопиться некуда. Передохнем.
Он наклонился над кережей и стал ножом подпарывать швы. Вскоре полосы толстых шкур, из которых была сделана обшивка, отделились друг от друга, и Коста аккуратно разложил их на снегу.
- Садись.
Глеб опустился на посеребренный порошей мех, поерзал, устраиваясь поудобнее. Длинные ножны мешали - он отцепил их от пояса и положил рядом. В глазах у Косты блеснули огоньки - он взял меч Глеба и разрубил деревянное основание кережи на небольшие куски. Каждое движение давалось ему с трудом долгая дорога, голод и холод истощили могучий организм. Закончив работу, Коста отер вспотевший лоб, воткнул меч в наст, а обрубки кережи сгреб в кучу. Еще через минуту посреди покрытой мраком тундры запылал костер.
Глеб, не дожидаясь приглашения, придвинулся поближе, протянул руки к огню. В озябшее тело, через кожу ладоней и пальцев, начало просачиваться вожделенное тепло. Кровь разогрелась, стала остро покалывать в щеки, в колени, в ступни, зато пустой желудок, оттаяв, заныл еще сильнее. Глеб проглотил горсть снега, но легче не стало.
Коста сидел напротив и подкладывал в костер оставшиеся деревяшки. Он был похож на скупца, вынужденного тратить накопленные богатства - каждый обломок он взвешивал на ладони, словно это был слиток золота, и только после паузы, со вздохом сожаления, клал в костер. В этот миг и для него и для Глеба любая щепка была ценнее самых дорогих сокровищ мира, и он не колеблясь предпочел бы поленницу обыкновенных березовых дров всем драгоценным камням и металлам, какие только существовали на свете.
- Коста, - произнес Глеб, сидя на меховой подстилке и задумчиво водя пальцем по густому ворсу. - А ты ведь не простой мужик... Правда?
- С чего ты взял?
Коста отвернулся и увяз глазами в темноте. Глеб давно подметил: как только разговор заходил о его прошлом, он сразу отводил взгляд и лицо его каменело. Что-то скрывалось за этим - но что?
- Осанка у тебя не мужицкая. Спину не гнешь, ступаешь прямо...
- И все? - спросил Коста с деланой усмешкой.
- Нет, не все. Булава...
- Что булава?
- Рукоятка ребристая, на конце не шар, а цилиндр. Восемнадцать шипов, в три ряда, по кругу...
- И шипы сосчитал?
- А как же!
- Ну и что?
- Такое оружие я видел за границей, у рыцарей.
- Хочешь сказать, что я басурманин? - Коста снова усмехнулся, но Глеб заметил, что левая щека, которую освещало пламя костра, подрагивает от волнения.
- Нет, ты русский. Это точно. Ты похож...
Сейчас, когда Коста сидел боком, его суровый профиль напомнил Глебу чье-то много раз виденное лицо. Или это был тот образ, который получился бы, если бы можно было соединить черты всех русских лиц? Глеб не мог определиться - догадки были слишком смутными. Но одно он знал наверняка: перед ним сидел не крестьянин.
- Ты похож на воеводу, - сказал наконец Глеб, не найдя лучшего сравнения.
- Подмораживает... - обронил Коста, но эта попытка перевести разговор в другое русло была слишком неловкой, и он не стал продолжать.