Доброй ночи, мистер Холмс! - читать онлайн книгу. Автор: Кэрол Нелсон Дуглас cтр.№ 43

При этом, надо отдать должное, к Дворжаку следовало относиться серьезно и без насмешек. За последние несколько лет чешский композитор приобрел в Лондоне феноменальную известность. Я знала из газет, что публика очень тепло принимает его оперы, поэтому восторг Ирен мне был вполне понятен. Поддержка Дворжака могла сотворить чудеса, особенно учитывая тот факт, что композитор перебрался в Соединенные Штаты, сочтя оперный мир Лондона слишком скучным.

Ирен настояла на том, чтобы я непременно отправилась с ней на воскресный частный концерт. Положа руку на сердце, я бы предпочла бы остаться дома. Я страшно не люблю волнений и переживаний, а на этот раз мне искренне казалось, что Ирен поставила перед собой непосильную задачу. Мне страшно не хотелось становиться свидетельницей ее неудачи.

Подруга вручила мне свое лучшее темно-синее муаровое платье и попросила отпороть всю украшавшую его мишуру. Я принялась за дело. Оборки, рюши и тесьма змеями летели на пол, свиваясь у моих ног под аккомпанемент песни, которую лично моя мать никогда мне не напевала. Я наконец поняла, почему львиная доля опер исполняется на итальянском и французском, – эти наречия куда красивее и богаче на гласные. Однако, несмотря на все трудности, Ирен медленно, но верно осваивала песню на языке, представлявшем собой невообразимую кашу из согласных звуков; более того, у нее получалось исполнять мелодию с достоинством и чувством.

Несмотря на заметный прогресс с песней, я очень беспокоилась, что мне не удастся закончить в срок наряд Ирен. Когда я спросила, чем оторочить платье, Ирен отмахнулась:

– Импровизируй, Нелл. Когда нет времени, спасает только импровизация.

Воскресным утром в одиннадцать часов она отмела мои последние предложения по украшению ее наряда, решив ограничиться лишь белым кружевным воротником и такими же манжетами. Хотя ткань смотрелась дорого, а кружево было тонким и изящным, Ирен в своем наряде немногим отличалась от хорошо одетой служанки.

– Когда-то простое черное платье сослужило Лилли Лэнгтри отличную службу, – утешила меня подруга. – Темно-синий цвет – двоюродный брат черного, а мистер Дворжак человек простой. Мы же все-таки будем исполнять песни в народном стиле.

Стоял серый день. Мы сели в экипаж, черный и мрачный, как мои предчувствия, и отправились домой к мистеру Литтлтону. В кои-то веки моя одежда превосходила по красоте наряд Ирен. На концерт я облачилась в парадное платье светло-бежевого оттенка, отороченное янтарным бархатом, некогда добытым Ирен в универмаге Уитли. Платье принадлежало Ирен, но она разрешала мне его надевать по особым случаям. Рукава были для меня непривычно короткими, по локоть, а вырез – узким, с белопенным кружевом по краям.

Таким образом, на этот раз, в виде исключения, я играла роль павлина, а Ирен – обычной галки. Это обстоятельство в сочетании с поспешной подготовкой к выступлению подруги доставляло мне особое беспокойство.

Ирен ждали. Меня представили как ее подругу. Просторная квартира мистера Литтлтона была обставлена антикварной мебелью XVIII века. В представлении собиралось участвовать много певцов. Я с нетерпением ждала, когда стихнут разговоры и наконец рассядутся все гости.

Песни объявлялись по очереди, и каждое из названий было непроизносимым. Все исполнители, кроме Ирен, были мужчинами. Один певец сменял другого, а я, тиская от волнения ручку сумочки, все ждала, когда настанет черед моей подруги. Музыка и песни были достаточно приятными, хотя и отличались от наших английских деревенских напевов. Беда была в другом: певцы исполняли их в скованной оперной манере, которая совершенно не подходила для такого жанра. Это представлялось очевидным всем, несмотря даже на то, что песни были на чешском, которого никто не понимал.

Катастрофа. Именно это простое слово крутилось в мозгах. У меня разболелась голова, а оголенные руки и шея, непривычные к открытым нарядам, начали мерзнуть. Интересно, неужели остальные присутствующие здесь дамы, одетые схожим образом, мучаются не меньше меня?

Наконец объявили песню Ирен. Я услыхала знакомое название, и у меня внутри все сжалось. Подруга, сидевшая в первом ряду, встала и заняла место у изгиба рояля. Аккомпаниатор замер в ожидании ее сигнала. Повисла тишина, в которой явно чувствовалось нетерпение, охватившее публику.

«Ну почему мы не оторочили платье бахромой? У нас же было время!» – мысленно простонала я. Слишком поздно. Уже ничего не поделаешь. Выхода нет. Все пропало.

Ирен кивнула пианисту, вздернула подбородок и запела. Несмотря на то что пела она не в полную силу, подобная сдержанность лишь подчеркивала грусть, заключенную в незнакомых словах, а ее печальное контральто великолепным образом сочеталось с музыкой.

Только теперь я поняла, что выбор наряда безупречен. Белоснежный воротничок и манжеты привлекали внимание слушателей к выразительному лицу и рукам певицы, а темно-синяя муаровая ткань платья служила своего рода занавесом, на фоне которого с экспрессией, с чувством, не требующим перевода, сжимались и разжимались бледные пальцы.

Ирен выступала последней, и день клонился к вечеру. В зале сгустились сумерки, и пламя свечей покачивалось, словно в такт музыке, отбрасывая мягкий желтый свет на лицо Ирен.

После того как она замолчала, несколько секунд висела тишина. Когда же люди поняли, что песня подошла к концу, зал взорвался шквалом аплодисментов. Я вскочила, вне себя от восторга, хлопая в ладоши, смеясь и плача одновременно, однако не привлекла тем самым к себе никакого внимания – таких как я было много.

Ирен с достоинством кивнула и, опустив взгляд, скользнула на свое место. Я бросилась было к ней, но меня опередил низенький толстый джентльмен, в лучистых глазах которого стояли слезы.

– Пре-вос-ход-но, пре-вос-ход-но, – бормотал он. Схватив Ирен за руку, он принялся энергично ее трясти. – Когда я вас слышать в «Савое», я думал, вы можете подходить к этой песне. Обычно я делаю предпочтение тенору или баритону. Вихляющееся контральто сильно убивает песню, там слишком часто надо использовать… как же это… по-итальянски это называется portamento [24] . Вы меня понимаете?

– Si [25] , – быстро ответила Ирен по-итальянски, с необычной для нее скромной улыбкой. – Вы совершенно правы, я тоже считаю, что каждый звук и каждая нота должны звучать как можно четче. Излишнее глиссандо между ними – ни к чему. Скажите, мистер Дворжак, как вы находите мой чешский? Он сносен?

– Сносен? Это значит?.. – Композитор растерянно посмотрел по сторонам.

– Приемлем, – подсказал какой-то джентльмен.

– Он пре-вос-хо-ден, – расцвел Дворжак и замахал рукой в знак того, что Ирен не о чем беспокоиться. – Пока мое слово что-нибудь значит, вы будете единственной женщиной, которая поет мои песни. Нам надо говорить с вами позже. Адлер… – задумчиво промолвил он и прищурился: – Я знаю, вы американка. Но Адлер – немецкая фамилия, так?