Любовь в эпоху перемен - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 77

— Проходите в дом! — все так же нарочито окая, пригласила Зоя. — В пять часов вечерний катер. Или вы на машине прибыли?

— Да, Николай Иванович подбросил и уехал.

— Времени у вас не так много. Но пообедать успеем.

— Благодарю! — Скорятин понимал, что сквозь жерди за ними следят придирчивые сельские взоры.

В избе пахло старым деревом, керосином и щами. Полкомнаты занимала беленая печь, но судя по тому, что на шестке выстроились пластмассовые фигурки: Чебурашка, Крокодил Гена, Волк и Заяц, — очагом не пользовались. В углу стоял большой черно-белый «Рекорд» на тонких ножках. Соседство телеэкрана и печного устья вызвало у журналиста тонкую философическую улыбку, по-своему истолкованную хозяйкой.

— Живем скромно. Да! Щи будете?

— Буду.

Пока она хлопотала, разогревая на керосинке кастрюлю, поднятую из подпола, пока выставляла на стол соленые огурцы и грибочки, хлеб, масло, гость незаметно огляделся. На стене висела обрамленная фотография бабушки в платочке. В красном углу, под образом, мигала живым огоньком лампадка. На иконе, старой, с ковчежцем, темноликая Богородица держала Сына в тонких, угловатых, как у марионетки, руках. На этажерке теснились книги и плутал фаянсовый Сусанин с топором, заткнутым за красный кушак.

Хозяйка налила кислых щей с тушенкой, а он гордо вытащил из сумки бутылку сладкого марочного вина «Ширин» и полкило костромского сыра, за которым простоял в очереди чуть ли не час. Выпив, Зоя раскраснелась, разоткровенничалась и рассказала, что же случилось после отъезда журналиста. Когда она, хромая, дошла до работы, Елизавета Вторая вызвала ее к себе и обвинила в краже книг из КОДа. Мол, заведующая абонементом выносит, ксерокопирует и продает по спекулятивным ценам. В доказательство царским жестом повелительница выложила на стол «Последнюю черту» Арцыбашева со штампом Тихославльской библиотеки.

— Вот, купила на Кузнецком мосту. За двадцать пять рублей. Ты брала эту книгу домой?

— Брала.

— Копировала?

— Нет.

— Можешь доказать?

— Нет.

— Пиши заявление!

— Неужели из-за какой-то книжки… — удивился спецкор.

— Не из-за книжки, а из-за вас!

— Из-за меня?

— Да.

— Из-за того, что я нес вас на руках?

— Вероятно, в своих догадках она зашла дальше, чем мы с вами.

Зоя посмотрела на него с веселым отчаяньем. Дальше пошел странный разговор, обычный, впрочем, между мужчиной и женщиной, которые уже устремились телами друг к другу и теперь случайными словами готовили души к стыдным, но неодолимым зовам плоти. Когда он, умолчав, конечно, о фасовщице с консервного завода, рассказывал, как бегал в самоволку полярными ночами, солнечными, словно сочинский полдень, Зоя подняла глаза на ходики, стучавшие на стене, и ахнула:

— Скорей! Уйдет!

Они выскочили во двор и помчались вдоль берега, крича и размахивая руками, но катер уже отвалил от понтонной пристани и, вспенивая винтом желтую воду, уходил вдаль.

— Значит не судьба.

— Или — судьба.

— Когда следующий?

— В шесть утра.

— Переночевать пустите?

— Даже и не знаю…

— Я вас не стесню. Сам лягу на лавочку, хвостик под лавочку.

— Допустим. Но есть одна проблема.

— Какая?

— У меня тюфяки еще бабушкины, набиты сеном.

— Ну и что?

— Колются…

— Ерунда.

— Что-то мне не нравится ваша решительность.

— Скромнее меня не найти из полка.

— Посмотрим.

До темноты они сидели на завалинке, молчали или говорили ни о чем, грызли семечки и следили, как раскаленный солнечный шар, остывая, тонет в холодной весенней Волге.

— А знаете, Зоенька, что мне рассказывал один знатный сталевар?

— Что?

— Когда из мартена бьет струя расплавленной стали, ее можно рассечь пальцем — и ничего не будет.

— Неужели?

— Да! Я сам удивился, но он мне объяснил: если руки абсолютно чистые, не страшен никакой огонь. Кто-то пытался повторить, но забыл вымыться и лишился пальца.

— По-моему, это ерунда.

— Не исключено.

— Пора спать… — вдруг как-то по-семейному сказала Зоя.

Действительно, вместо матраца на гостевом топчане оказался тюфяк, застеленный суровой простыней. Острое сено покалывало и опьяняло сухим ароматом.

— У вас тоже колется? — осторожно спросил скромнейший из полка.

— Тоже, — ответила из темноты Мятлева.

— Сильно?

— Можете проверить… — странным голосом отозвалась она.

…Скорятину казалось, он мерно косит податливую траву на душистом, влажном лугу: «Т-шик, т-шик, т-шик…» Среди ночи Зоя ахнула, разбудив Гену, и вскочила. В окно била полная луна. Мелькнув по избе млечной наготой, возлюбленная библиотекарша с запозданием набросила на икону посадский платок.

— Ты комсомолка, да? — улыбнулся он.

— Я кандидат в члены партии. И не смотри на меня так — стыдно же!

…Из Затулихи они возвращались через четыре дня. Катер то и дело приставал к берегу, развозя по сельпо серые взгорбленные буханки, уложенные в деревянные поддоны. На борту пахло московской булочной. Влюбленные устроились на скамейке за рубкой, чтобы укрыться от ветра. Три дня погода стояла изумительная: ни облачка, распустилась даже поздняя персидская сирень, грядки покрылись зелеными ворсинками всходов. Гена и Зоя бегали на коровий пляж загорать и, раздевшись, не могли удержаться от смеха: кожа пестрела красными точками, словно их с ног до головы искусали комары. Но виноваты были не летучие кровососы, а бабушкин тюфяк. Они падали на него вновь и вновь, насыщаясь друг другом, уставая, загораясь, приноравливаясь к робким пока взаимным прихотям. Умом, но не телом понимая, что плоть нуждается в отдыхе, шли вдоль берега, степенно здоровались с сельчанами, и это прилюдное гуляние «под ручку» искупало первобытную грешность их ночей. Она водила его ловить рыбу. Устроились на ветле, простершей толстые ветви над рекой. В прозрачной весенней воде было видно, как дергается на крючке червяк, а вокруг ходят окуньки, извиваясь полосатыми спинками и чувствуя подвох в упавшем свыше лакомстве. Но соблазн неодолим.

— Как мы с тобой…

— Что?

— Тащи!

Гена дернул ореховое удилище, откинувшись назад, потерял равновесие и упал в ледяную майскую реку. Сушились в баньке, на краю участка.

«Зачем все остальное? Зачем Москва? Ничего больше не нужно. Ничего!» — еле думал Скорятин, лежа на полке и счастливо содрогаясь от мягких и жгучих ударов распаренного березового веника.