Томек в стране фараонов - читать онлайн книгу. Автор: Альфред Шклярский cтр.№ 81

– Марабу! О, Марабу!

С этой минуты мы очень сблизились. Даже объясняться нам стало легче. А меня мучил только один вопрос: за кого же они меня принимают? Почему называют меня марабу?

Я показал на себя, говоря:

– Марабу? Марабу? – и развел руками.

Он промолчал.

Потом мы пили чай, ели финики… И, наконец, Угзана как прорвало. Он начал говорить.

Сначала о караване.

Он нарисовал на песке восходящее и заходящее солнце, чтобы таким образом определить направления на своей импровизированной карте. Потом поставил точку, которую назвал Ахаггар [188] . Я понял, что речь идет о его родных местах.

– Туарег – Ахаггар, – повторял он, показывая на себя и на точку на песчаной карте. Затем начертал марш-руг каравана. Я так и не узнал, почему они выбрали такой окольный путь. Во всяком случае, они спустились на восток, через Гхак и Мурсук добрались до оазиса Сива, затем сменили направление на южное, через Фарафру и Дахель дошли до оазиса Харге, где вступили на один из самых известных путей в пустыне [189] .

Я вижу, Тадек, что ты совсем заскучал от этих названий, как, помнишь, ты скучал от рассказов Салли о египетских памятниках. Лучше было бы показать все на карте, но уж позвольте мне похвастаться. Все эти названия не были мне чужими благодаря тем экзаменам по географии, которые устраивал ты мне, отец. Я даже был способен дополнять сведения «моего» туарега, что его так поразило, что он снова повторял, задумчиво глядя на меня:

– Марабу! Ну и марабу!

Я чувствовал, как растет мой авторитет…

Наша дружба с Угзаном все крепла. Я возобновил просьбы об освобождении, хотел чтобы меня оставили где-нибудь в оазисе, мы немало их миновали по дороге. Мне, правда, не позволили побывать ни в одном из них, меня оставляли в разбитом неподалеку лагере и так строго охраняли, что я и не пробовал бежать. Я потребовал встречи с женщиной, возглавлявшей караван. Меня все еще не покидало чувство удивления, что именно она выполняла эту роль. Угзан объяснил, что она была женой вождя их клана, называемого аменокаи, вождь умер недалеко от оазиса Сива. Но почему главой стала она, а не кто-то из мужчин, я не понял до сих пор.

Наш разговор ни к чему не привел. Женщина внимательно меня выслушала и отказала, опять повторив это таинственное:

– Марабу!

Господи, как мне это надоело! Меня вели в какие-то неведомые мне дали, со дня на день я двигался все дальше на юг, вглубь Африки, и к тому же неизвестно, с какой целью. Я, не прекращая, задавал Угзану один и тот же вопрос:

– Марабу – говорил я, – это птица. Я – марабу, – показывал я на себя и добавлял, – почему?

Я вижу, Ян, твою усмешку. Ты уже догадался, в чем дело. Спасибо тебе, что ты, зная ответ, не прерывал меня. Теперь-то и мне известно, что когда-то такое имя в исламе получал погибший в священной войне воин. До сего дня мусульмане дают это имя аскетам, странствующим монахам и отшельникам. Нет, Тадек, не смейся! Мне сейчас это тоже кажется забавным, но тогда? Что было у меня общего с птицей или исламским монахом? Вот я все и пытал Угзана:

– Почему? Почему именно я?

Ответ оказался очень прост. Уже несколько лет в родных местах туарегов живет странный европеец, и они зовут его «марабу». Понятия не имею, кто он такой, знаю только, что делает он много добра. Слепил себе он мазанку, принимает в ней много людей, иногда их даже лечит. Делится всем, что имеет, очень набожный. Угзан подчеркнул, что «марабу» очень помогает в общении в «дикими язычниками», как туареги называют французов и других европейцев! Я заметил, что туареги говорят о нем прямо с каким-то суеверным восхищением, страхом и любопытством.

– Ну, ладно, – сказал я Угзану. – Так меня-то почему вы величаете «марабу»?

Так я спросил, а он мне и объяснил. Тот француз – «марабу» живет среди туарегов [190] , но только другого племени. И «мои» мечтали иметь своего «марабу». Наткнувшись на меня в пустыне, они сочли это даром небес. Кроме того, я оказался похож на того «марабу».

Ладно, ладно, хорошо вам смеяться! Если уж я стал почетным членом племени апачей, почему бы, черт возьми, меня не могли принять туареги?

Вот так, против своей воли, я понемногу становился человеком пустыни, осваивал обычаи туарегов, стал закрывать лицо повязкой, она хорошо защищала от жары и пыли. Мы добрались, как я догадался, до окрестностей оазиса Селима, где-то на уровне между второй и третьей катарактой Нила. Проводник все чаще втягивал в себя воздух, а Угзан твердил, что чует запах воды. Даже животные задвигались быстрее. Я заметил, что туареги стали как-то осторожнее себя вести. Высылали кого-нибудь вперед на разведку, носили наготове оружие, чаще расставляли ночной дозор.

Стояло типичное пустынное утро. Над нашими головами пролетела стая каких-то птиц. Они, как голуби, промелькнули коричнево-черно-желтым оперением хвоста, а меня охватила тоска. Вспомнились мне варшавские голуби, голубятни, мои товарищи по школе. Птицы пролетели в сторону Нила, а я удивлялся, что никто в них не выстрелил. Их вкусное мясо очень бы разнообразило наше однообразное финико-молочное питание.

То, что произошло вслед за этим, заняло меньше времени, чем длится мой рассказ. Не взошло еще солнце, а уже все было кончено. Караван туарегов практически перестал существовать…

На высоком бархане впереди нас показался человек на одетом в красное одеяние дромадере. Как потом оказалось, это была женщина. Я услышал ее ужасный, вибрирующий многократно повторенный крик:

– Лилли-лилли-лу!

Не успел я еще как следует оглядеться, как впереди возникли тучи пыли, поднятые несущимися верхом воинами. Их дикий напор и скорость были страшны. Они что-то кричали. Сначала я думал, что это боевой клич, но затем с изумлением понял, что они издевательски нас приветствуют, визгливо вереща:

– Салам алейкум, – что ведь означает «мир вам». Речь могла идти только о мире в смерти.

Долго размышлять мне об этом не пришлось, потому что я подвергся нападению. Из тучи пыли показался всадник на могучем жеребце. Он мчался прямо на меня. Каким чудом я уклонился от копья, которое он с огромной силой метнул в меня! Видимо, я чисто инстинктивно отреагировал на движение его руки. Копье врезалось в песок сразу за мной. Я ухватился за него, чтобы хоть как-то вооружиться, и уголком глаза заметил, что противник метнул в меня еще одно копье. И от него я сумел уклониться. Вырванным из земли копьем я заслонился от удара палашом, он был нанесен с такой силой, что у меня онемели руки. Что было дальше? Не помню, как следует, не знаю… Очевидно, меняя спасло только хорошее физическое состояние, тот суровый образ жизни, который веду уже давно…