Вивьен приказала мне разыскать Ника и сообщить ему это известие. Дома не было, не нашел я его и в Департаменте. Отыскал его только к обеду в «Хунгарии», где в одном конце обеденного зала весело подкреплялась шумная публика, а в другом официанты в синих фартуках выбрасывали стекло и щепки в выбитое ночью окно. Ник в военной форме обедал с Сильвией Лайдон и ее сестрой. Я задержался в дверях, глядя, как он говорит, улыбается, откидывает голову характерным жестом, словно стряхивает со лба прядь блестящих черных волос, которой там больше не было, она оставалась лишь в моей памяти (Ник уже лысел; по-моему, это ему шло, но он переживал очень болезненно, ибо страшно кичился своими волосами). Стол был залит солнцем, и женщины — Сильвия в присутствии Ника как ласкающаяся кошка, Лидия к тому времени вроде бы старая дева, но игрива, как никогда, — смеялись шуткам Ника, и мне вдруг захотелось повернуться и уйти, я уже представлял, как шагаю за дверь и спускаюсь по лестнице — пускай кто-нибудь другой погасит этот эфемерный солнечный квадратик на столе, где лежала рука Ника с сигаретой, с кончика которой поднималась тонкая синяя струйка дыма, волнистая, торопливая, будто цепочка трепещущих вопросительных знаков. Тут Ник повернул голову и увидел меня. Хотя он продолжал улыбаться, что-то в нем дрогнуло, сжалось. Он встал из-за стола, и не спуская с меня глаз, пошел через зал. Одна рука в кармане, в другой дымящаяся сигарета. Подойдя к двери, где я стоял, он резко остановился и, наклонив голову набок, посмотрел на меня, продолжая улыбаться, внешне беззаботно и в то же время напряженно, выжидающе.
— Виктор? — произнес он удивленно, как будто после долгой разлуки неожиданно встретил старого, не очень-то ценимого приятеля.
— Плохие новости, старина, — сказал я.
Таившееся во взгляде ожидание чего-то страшного затаилось еще глубже. Он вроде как собрался и озадаченно нахмурился, глядя через мое плечо, будто ожидая увидеть приближение кого-то, кроме меня.
— Но почему послали тебя? — спросил он.
— Вивьен просила найти тебя.
Он еще больше нахмурился.
— Вивьен?..
— Твой отец… — начал я. — Он ночью был в Лондоне. Попал под бомбежку. Соболезную. — Ник на миг порывисто отвернулся и коротко, свистяще выдохнул — это напоминало вздох облегчения. Я шагнул вперед и взял его за руки выше локтей. — Сочувствую, Ник, — повторил я и почувствовал, как у меня твердеет в паху. Он растерянно кивнул, потом повернулся ко мне и опустил голову мне на плечо. Я все еще не отпускал его рук. Сестры Лайдон с непривычной серьезностью смотрели из-за стола, затем Сильвия встала и, пересекая перемежающиеся диагональные полосы солнечного света, подняв руку и намереваясь заговорить, медленно направилась к нам. Ника трясло. Я хотел, чтобы этот момент никогда не кончался.
* * *
Труп Макса был уже официально опознан тем таинственным бесплотным Бревуртом — кто это мог быть? — с которым я говорил по телефону, но Ник твердо решил последний раз увидеть отца. Пока он в молчании сидел в «Хунгарии» с сестрами Лайдон и каждая держала Ника за руку, бросая на него полные сочувствия взгляды, к которым примешивалось, по крайней мере у Лидии, откровенное вожделение, я сделал множество трудных и тщетных звонков в разные так называемые компетентные органы. В результате получил скупое разъяснение, что если тело Бревурта было действительно обнаружено на Лайл-стрит, в чем все, с кем я говорил, похоже, сомневались — «Лайл-Стрит не бомбили, — отвечали мне, — кстати, повторите фамилию», — то скорее всего его отвезли на вокзал Чаринг-Кросс, который в то утро временно превратили в морг. Итак, мы с Ником под ярким весенним солнцем отправились пешком по Уайтхоллу мимо статуи Карла I, заключенной в защитную кабину из оцинкованного железа. По обе стороны высились груды обломков, в которых, будто старьевщики, копались служащие санитарных частей и войск местной обороны. На Стрэнде бившая из водопроводной магистрали вода неуместно вызывала в памяти Версаль. Однако разрушения, хотя и значительные, как ни странно, разочаровывали; улицы выглядели не разрушенными, а перестраиваемыми, словно воплощался в жизнь гигантский план реконструкции. До меня дошло, что я возлагал на воздушную войну слишком большие надежды; то, что нынешние газеты любят называть общественным устройством, оказывается угнетающе прочным.
— Странная вещь, — сказал Ник, — смерть отца. Ты потерял своего — как это выглядело?
— Ужасно. И в то же время испытываешь что-то вроде облегчения.
Мы остановились у небольшой толпы, разглядывавшей образовавшуюся на проезжей части воронку. На дне воронки двое саперов чесали в затылках, над лежавшей на боку, наполовину ушедшей в глину огромной пузатой бомбой.
— Я думал, что мне первому достанется, — продолжал Ник. — Даже представлял, как Макс и бедная мама тащатся поглядеть на окровавленные останки. — Он помолчал. — Не уверен, что смогу посмотреть на него, — сказал он. — Сам добивался, а теперь вот струсил. Ужасно, не правда ли?
— Мы почти пришли, — сказал я.
Он кивнул, все еще продолжая глядеть на саперов, осторожно принявшихся за работу.
— Интересно, что будет, — заметил он, — если эта штука вдруг взорвется.
— То же приходило мне в голову прошлой ночью.
Прошлой ночью.
— Поймем ли, что умираем, — продолжал он свою мысль, — или же просто вспышка и больше ничего?
На вокзале уполномоченный по гражданской обороне направил нас на самую дальнюю платформу, где аккуратными рядами были разложены бесчисленные накрытые брезентом трупы. Сестра в железной каске, опоясанная чем-то вроде патронташа провела нас вдоль рядов. Это была крупная, беспокойно хлопочущая женщина, напомнившая мне Хетти в ее сравнительно молодые годы. По пути она считала про себя и наконец метнулась к одной из покрытых фигур и откинула брезент. На лице Макса сохранилось тревожное выражение, как будто он видел мучительный сон. Метка на лбу от шрапнели была удивительно маленькой и аккуратной, больше похожей на хирургический надрез, чем на рану. Ник неловко опустился на колени и поцеловал отца в щеку; когда поднялся на ноги, я постарался не заметить, как он украдкой вытер губы тыльной стороной ладони.
— Мне надо выпить, — сказал он. — Как думаешь, уцелел ли еще какой-нибудь кабак? — Сестра окинула его суровым неодобрительным взглядом.
Оставшуюся часть дня мы без большого успеха старались напиться. В «Грифоне» было полно народу, обстановка казалась более взвинченной, чем обычно. Куэрелл был там, он подошел и сел к нам за столик Предсказывал разгул анархии и междоусобиц, а следом всеобщую деморализацию. «Подождите, скоро начнут убивать на улицах», — уверял он, рассматривая такую перспективу с явным удовлетворением. Ник не сказал ему о гибели отца. Я не переставал вспоминать о Данни и всякий раз втайне испытывал бурный подъем, тем сильнее, чем меньше соответствовала тому обстановка.
Позднее позвонила Вивьен; она вернулась в Лондон и находилась на Поланд-стрит.
— Как ты узнала, где нас найти? — спросил я.