Неприкасаемый - читать онлайн книгу. Автор: Джон Бэнвилл cтр.№ 21

Не без труда выбравшись по крутым ступенькам на улицу, мы оказались под проливным дождем — какие сюрпризы всегда преподносит погода, когда напьешься. Куэрелл заявил, что знает еще одно место, где уж точно предлагают детей, и когда я сказал, что не желаю спать с ребенком, он надулся и отказался вести машину, так что я забрал у него ключи и, хотя в жизни не водил машину, дергаясь и прыгая по ухабам, мы двинулись сквозь дождь по направлению к Сохо. Я обеспокоенно вытягивал голову вперед, почти прижавшись носом к заливаемому водой ветровому стеклу, а Куэрелл в немой ярости, сложив руки на груди, грузно восседал рядом. Я уже был настолько пьян, что в глазах у меня двоилось и приходилось зажмуривать один глаз, чтобы не видеть на дороге две белые осевые линии вместо одной. Я еще не решил, куда ехать, как мы уже стояли у дома Лео Розенштейна на Поланд-стрит, где уже тогда жил Ник — в дальнейшем большинство из нас будет время от времени обитать здесь; думаю, по нынешним понятиям это место могло бы называться коммуной. В окне Ника горел свет. Куэрелл всем телом навалился на звонок — к тому времени он уже не помнил, из-за чего дулся, — а я, подняв лицо навстречу дождю, декламировал Блейка:

Проснись, проснись, о спящий обитатель страны теней, пробудись, восстань!

Ник высунулся из окна и стал ругаться:

— Виктор, черт побери, будь человеком, валяй домой! — Однако спустился и впустил нас в дом. Он был в вечернем костюме. Страшно бледный, в глазах сатанинский блеск.

Шарахаясь от перил к стене, мы следом за ним стали подниматься по узкой лестнице. Куэрелл подхватил рефрен из «Иерусалима»:

Я в тебе, а ты во мне, взаимны в божественной любви:

В милом Альбионе от человека к человеку тянутся нити любви.

В квартире набирала силу вечеринка после окончания официального приема. Здесь были Бой, поэт Аберкромби, леди Мэри имярек, сестры Лайдон. Они были на приеме в особняке Розенштейна на Портман-сквер (почему не пригласили меня?) и теперь заканчивали двухквартовую бутыль шампанского. Мы с Куэреллом остановились в дверях, тараща на них глаза.

— Ну и дела, — заметил я, — вы шикарно смотритесь.

И в самом деле: как стая до смерти измученных пингвинов.

Ник ответил своей злой усмешкой.

— Заговорил совсем по-английски, Вик, — парировал он. — Ну прямо настоящий англичанин.

Он прекрасно знал, что я не люблю, когда меня называют Виком. Куэрелл погрозил пальцем и проговорил заплетающимся языком:

— По крайней мере не прибыл сюда через Палестину.

Сестры Лайдон хихикнули.

Ник принес из кухни пару пивных стаканов и плеснул нам по глотку шампанского. Тут я впервые заметил в углу сидящего в кресле, заложив ногу за ногу, неизвестного, но почему-то до боли знакомого изящного юношу в шелковом вечернем костюме с тщательно зачесанными назад набриллиантиненными волосами. С сигаретой в зубах, он с невозмутимым любопытством разглядывал меня скрытыми в тени глазами.

— Привет, Виктор, — сказал незнакомец. — Что-то у тебя довольно потрепанный вид.

Это была Крошка. Остальные, заметив мое удивление, рассмеялись.

— Додо поспорила на галлон шипучки, что у нее ничего не получится, — сообщил Ник. Леди Мэри — Додо — с комично удрученным видом сложила на груди руки и сгорбила узкие плечики. Ник скорчил рожу. — Проиграла. Страшное дело. Даже Лео ее не узнал.

— И я стал к ней подъезжать, — добавил Бой. — Понятно, в каком смысле.

Новый взрыв смеха. Ник прошел по комнате с бутылью шампанского в руке.

— Ну-ка, милая, давай допьем твои призы.

Крошка, все еще глядя на меня, протянула бокал. Высокое окно позади ее кресла было задернуто темно-синими бархатными шторами, на низком столике в широкой медной вазе умирали поблекшие красные розы, слипшиеся лепестки, как мокрые тряпки, тяжело свисали с краев. Комната, на моих глазах уменьшаясь в размерах, превратилась в длинную низкую коробку, вроде внутренней поверхности фотокамеры или волшебного фонаря. Я стоял пошатываясь, в нос шибало шампанским, в пьяных глазах фигуры брата и сестры то сливались, то разделялись, темные на темном и светлые в тусклом свете, Пьеро и Пьеретта. Ник, взглянув на меня, улыбнулся и сказал:

— Сядь-ка лучше, Виктор, а то сейчас ты определенно похож на Бена Терпина.

Потом провал, а потом я сижу скрестив ноги на полу у кресла Крошки, подбородок на подлокотнике рядом с ее вдруг крайне заинтересовавшей меня рукой с короткими пухлыми пальчиками, заканчивающимися острыми кроваво-красными ногтями; мне хочется взять в рот каждый из этих пальчиков и сосать, сосать, пока крашеные ноготки не станут прозрачными как рыбья чешуя. Я на полном серьезе объясняю ей теорию статуй Дидро. Бывает такая стадия опьянения, когда вдруг кажется, что с поразительной до смешного легкостью проходишь в дверь, которую всю ночь тщетно пытался открыть. А за дверью сплошной свет, полная ясность и спокойная уверенность.

— Дидро утверждал… — разглагольствовал я, — Дидро утверждал, что мы только и делаем, что создаем внутри себя статую по своему подобию — понимаешь, идеализированную, но все же узнаваемую, — и потом всю жизнь стремимся уподобиться ей. Это и есть нравственный императив. По-моему, очень здорово, как ты думаешь? Именно это происходит со мной. Только иногда я не уверен, где статуя, а где я. — Эта последняя мысль так поразила меня, что захотелось плакать. За моей спиной Бой громко декламировал «Бал в Инвернессе», сестры Лайдон взвизгивали от восторга. Я положил ладонь на руку Крошки. Какая холодная; холодная и волнующе неотзывчивая. — О чем ты думаешь? — севшим от волнения голосом спросил я. — Скажи, о чем думаешь.

Она недвижимо — да, недвижимо, как статуя, — сидела в кресле, заложив облаченные в шелковые брюки ногу на ногу, руки на подлокотниках, обоеполая, похожая на жрицу, с чуть заметной расчетливой сумасшедшинкой во взгляде, волосы стянуты назад так туго, что уголки глаз по-китайски сузились; повернув голову, молча смотрела на меня. Скорее не на меня, а вокруг меня. Это была ее манера. Ее взгляд не простирался дальше лица, однако казалось, что он охватывает тебя целиком и как бы выделяет, создавая невидимую корону, силовое поле, внутри которого ты изолированно от других подвергаешься внимательному изучению. Не приписываю ли я ей излишней значимости, не превращаю ли ее в своего рода сфинкса, в чудовище, жестокое, хладнокровное и невероятно отчужденное, недосягаемое? Она была простой смертной, как и я, нащупывала свой путь в мире, но когда вот так смотрела на меня, мне казалось, что все мои грехи выступают наружу, высвечиваются на всеобщее обозрение. Ощущение пьянящее, особенно если уже крепко пьян.

В четыре часа утра Куэрелл повез меня домой. На Лестер-сквер он слегка наехал на фонарный столб. Некоторое время мы сидели, слушая, как тихо постукивает радиатор, и глядя на мигающую рекламу мясных кубиков «Боврил». На площади ни души. Порывистый ветер гонял мертвые листья по подсыхающему после дождя тротуару. Кругом было так пустынно, так прекрасно и печально, что мне снова захотелось плакать.