Клеопатра - читать онлайн книгу. Автор: Фаина Гримберг cтр.№ 71

* * *

Но вернуть себе здоровье и силу духа оказалось не так просто. Она отправилась в ту самую деревню Тебтюнис, в усадьбу, подаренную ей отцом, и привезла туда сына. Она упорно приседала и распрямлялась по многу раз, бегала по саду, танцевала быстрые танцы, которым обучалась в детстве. И она вернула себе резкость и быстроту движений! Она вновь сделалась упруго сильной, быстрой, легконогой...

Она дала сыну домашнее имя Антос — «цветок» и часто звала его Антулёс — «цветочек». Хармиана, уже вступившая на путь движения к старости, сделалась чрезвычайно привязана к ребёнку, но Маргарита, естественно, нисколько не ревновала. Выбежав ранним утром в сад, наслаждаясь своим выздоровлением и возрождённой быстротой движений, босиком, чтобы ощутить ступнями землю и влажную от росы траву, она видела сидящую в деревянном резном кресле под пальмами Хармиану с младенцем на руках. Её воспитательница уже начала полнеть и с видом довольства удерживала на толстых коленях обеими руками малыша, завёрнутого поверх тонких пелёнок в зелёное шёлковое одеяльце. Большие, тоже босые стопы Хармианы виднелись из-под платья, крепко, плотно опирались о землю. Округлое лицо с наметившимся уже удвоением подбородка улыбалось горделиво, глаза глядели гордые, чёрные, чуть выпуклые... Маргарита подбегала к ней, живо склонялась к малышу, нежно-нежно прикасалась губами к нежнейшей щёчке... Мальчик был настоящий Лагид — прелестное личико греческого ребёнка, большие живые глазки, нежная смуглость кожи... Ему скоро должен был исполниться год. Клеопатра почти не выезжала из усадьбы, занималась исключительно собою, восстановлением своего здоровья, и маленьким сыном. Она играла с ним, учила его говорить, пела ему греческие и египетские песенки, танцевала перед ним, сидящим на высоком детском стульчике, вызывая его детский звонкий смех... В ответ на извивы её рук он тянулся к ней своими маленькими руками, она прерывала танец, бросалась к ребёнку, схватывала его на руки, покрывала его личико и тельце поцелуями, кружилась, держа его, прерывисто, радостно смеющегося, на вытянутых руках... Всё в нём умиляло её. Она любовалась его крохотным фаллом и, вытянув губы, целовала чмокающе... Она весело нюхала его густые, разных оттенков коричневого, немного зернистые испражнения, и сама обмывала его в тазу под струёй чистой воды из кувшина, который держала та же Хармиана, а царица ласково пошлёпывала ребёнка по круглым нежным и плотным ягодичкам... Она подражала его нежному звонкому лепету певучему, ползала перед ним на четвереньках, звала «нежным болтунишкой»... Максим Александриу, в распоряжение которого она фактически предоставила управление столицей и страной, прислал в усадьбу письмо, прося принять его. Он прибыл в открытой колеснице-повозке, в сопровождении небольшой — человек десять — свиты слуг, одетых в чёрно-жёлтые одежды. Он сам правил быстрыми хорошими лошадьми, ноги его были обуты в крепиды из цветной кожи, гиматий был яркий, синего цвета. Он очень возмужал, но смотрел на неё по-прежнему с этой странноватой смесью насмешливости и доброжелательства во взгляде щурящихся черно глаз. В обычной своей манере, с этим подразумеваемым пожатием плечей, несколько вяловато и с лёгкой насмешливостью в голосе, он сказал ей, что хорошо бы, то есть следовало бы, то есть это необходимо — показать её сына александрийцам. Он говорил, немного растягивая слова, что было бы хорошо, если бы она... говорил, как нечто необязательное... Хорошо, если бы она показалась в Александрии... так... неофициально... И она показалась в Александрии, в открытых носилках, на площадях, на главных улицах... Это продлилось целый час... Она была в зелёном платье с длинными рукавами и с браслетами поверх рукавов. Голова покрыта шёлковым бахромчатым покрывалом-шарфом, так, чтобы уши оставались открытыми. Маленький сын сидел или стоял на её коленях, упираясь мягкими красными сапожками, одетый в платьице ниже колен, из-под круглой вязаной шапочки смотрело весёлое личико, он размахивал пёстрой деревянной птичкой, накреплённой на выкрашенную в зелёный цвет палочку... Люди приветствовали царицу и наследника... Потом она тихо покачивала на руках уснувшего мальчика; ей казалось, что всё в её жизни хорошо и просто... Сын всё рос и рос. Его лепет звонкий постепенно преобразовался в слова и даже в незавершённые ещё фразы. Он говорил громко и напористо, звонко раскатывал детское «р-р-р!». Она смеялась и смеялась. Подносила кошку Баси к мозаическому забавному изображению собаки на стене в маленьком зале его покоев. Кошка мяукала, протягивала лапку сердито. Маленький мальчик заливался хохотом... А потом он уже бегал, переваливаясь, топоча ножками, тащил за собой игрушечную двухколёсную повозочку на тонкой верёвке... Она присаживалась на корточки, гречанка, в опоясанном под грудью хитоне, чёрные волосы забраны к темени тяжёлым узлом, протягивала руки, он подбегал, прижимала к его щёчкам ладошки...

Покамест длился этот ужас родов и потом, когда она лежала слабая, окровавленная, она твёрдо, всем своим существом знала, что больше никогда не будет рожать! Но теперь она сделалась вновь здорова и весела, и переполнена упругой жизнью, и бегала с маленьким сыном наперегонки... Она поймала его за животик, прижала к груди, он махал ножками... Она подумала, что хотела бы ещё родить!..

Более всего ей нравилось убегать от него в саду, бросая оземь тугой шерстяной мячик... Он весело бежал к ней. Она была весёлой и сильной. Её сын был Птолемей Лагид, отрасль династии, Птолемей, сын, внук и правнук Птолемеев! Облик его отца изредка смутно мелькал в её памяти, не вызывая ни чувства любви, разумеется, ни чувства неприязни или ненависти... Она обожала своего маленького сына Антоса безоглядно...

* * *

Почему она передала Максиму фактическую власть над страной и столицей? Прежде всего, потому, что он изъявил полнейшую готовность взять на себя тяжёлый и даже и неприятный труд правления. Теперь, после стольких веков, трудно понять, насколько ему было ясно, что это ещё и неблагодарный труд. Разумеется, легионы, оставленные Цезарем, постепенно могли и ассимилироваться в Александрии, но покамест они не забывали о том, что царская казна обязана выплачивать на их содержание определённые суммы. Кроме того, вопрос о пресловутом долге Птолемея Авлета Риму оставался совершенно открытым. В своей личной переписке с царицей Клеопатрой Цезарь не затрагивал этот вопрос, но вопрос этот был затронут в официальном послании сената правительнице Египта, которое Клеопатра передала, не читая, Максиму. Сенат предлагал выплачивать огромную сумму, разделив её на равные доли, в течение трёх лет. Для Египта согласие на подобное предложение означало автоматически увеличение налогообложения. В сущности, следовало вести переговоры посредством обмена письмами и всячески тянуть время и увиливать от прямого ответа... Впрочем, было вполне понятно, что рано или поздно, то есть всё-таки поздно, придётся начать платить! Что до Максима, то его даже и развлекала эта игра в проволочки и увёртки. Максим периодически докладывал обо всём царице, но она отвечала, что он должен заниматься всем этим сам! Ему снова приходилось искусно рассчитывать, для того чтобы информировать её и в то же время не выглядеть досадником и занудой... В сущности, она спокойно могла бы взять всё это в свои руки, интеллекта и знаний у неё было довольно! Однако она просто-напросто не хотела заниматься государственными делами, проявляя своенравие, проводя все дни с маленьким сыном. И дело было не только в её материнстве. Нет, она, казалось, нарочно, даже демонстративно ушла от государственных дел, она как будто бросала вызов... Но кому? Максиму было совершенно ясно, что не ему. Она и вовсе не полагала, чтобы он мог быть хоть в чём-то равен ей; он для неё являлся живым орудием, едва ли не рабом!.. Кому же она бросала вызов? Риму? Цезарю? Или таящемуся в её душе этому желанию жить регулярной жизнью, без эксцессов? Максим иногда обо всём этом задумывался, но особо задумываться ему было некогда... Клеопатра объявила ему, что намерена провести большой театральный фестиваль. Он не возразил, ничего ей не сказал, но ему целую ночь пришлось просидеть наедине с бронзовой счётной доской, учитывая таланты, мины и даже оболы. Фестиваль был проведён и в достаточной степени пышно. Более всего было поставлено комедий Менандра, хотя Маргарита всегда предпочитала Эврипида. Однако на этот раз поставлена была только Эврипидова «Медея». Это была её любимая пьеса; отчего-то было сладко и мучительно-приятно сопоставлять себя и Медею; в этом сопоставлении был привкус запретного, потому и было приятно!..