Клеопатра - читать онлайн книгу. Автор: Фаина Гримберг cтр.№ 117

Октавиан сказал ей какую-то любезность; он видел, как она нервничает, как раздражает её присутствие Селевка... Она не выдержала:

— Цезарь! Зачем здесь этот человек?..

И тотчас она поняла, зачем здесь «этот человек», то есть Селевк! Это всё было нарочно подстроено, чтобы унизить её, раздавить унижением, сделать покорной!..

— Великая царица! — Селевк шагнул от двери. — Я только доложил великому Цезарю о некоторых драгоценностях, которые великая царица приказала спрятать в недостроенном склепе...

Слуга, смотритель чуланов унижал её!.. Она растерялась, уже не владела собой, говорила машинально, сама едва понимала свои слова:

— Я... я только хотела подарить Ливии, преподнести от меня... — И вдруг она вскочила с кресла и почти завизжала, кинувшись к Селевку: — Великий Цезарь удостоил меня беседой, а ты, подлец, смеешь!.. — Она вытянула руки вперёд, бросилась, как слепая... Селевк попятился, отскочил, выбежал за дверь, дверь хлопнула... Царица всё ещё перебирала пальцами в воздухе. Пальцы её были скрючены, растопырены, она несомненно хотела исцарапать лицо и шею Селевка...

— Сядь, великая царица, — сказал Цезарь, — право, это ничтожество не стоит твоего гнева!..

Сломленная, раздавленная, предельно униженная, она, всё ещё как слепая, вернулась на своё кресло...

Октавиан улыбался. Он видел её седые волосы; под ожерельем, сбившимся, он разглядел заживающие ссадины. Женщина, тело которой состарилось, уже не являлась для него человеческим существом! Её острый ум, тонкость её чувств?.. Он всё это уже сломал, раздавил! Он уже сумел всеми своими действиями, такими мужскими, превратить её в глупую старуху!.. И теперь он сказал ей, в сущности, то же, что говорил ей Максим... Её увезут из этого города, из её города, из её Александрии, из этого её любимого, её единственного города, из города, который она любила и любит такою неразделённой любовью!.. И её привезут в Рим и поведут в триумфальной процессии, и она пойдёт, закованная в кандалы!.. Ведь Арсиноя, её Кама шла... И выбора нет!.. А после триумфа Цезаря Октавиана её сошлют куда-нибудь, в какую-нибудь храмовую тюрьму, как Арсиною, её Каму сослали в Эфес! Её будут угнетать, мучить, как захотят! Она больше никогда не увидит своих детей. Её первенец, её Антос, её Птолемей Лагид умрёт в заточении! Её младшие дети вырастут римскими прихвостнями... Её будут терзать назиданиями, будут назидательно зудеть, объясняя ей, узнице, что вот, греки должны жить всегда, всегда оставаться в Греции, а не лезть в Египет, в Сирию, где их никогда никто не ждал, где они никому не нужны!.. А македонцы, ведь это тоже такие греки, такие греки, которые ещё хуже, ещё ниже греков!.. Но что она может сделать?! Речь идёт о детях, речь идёт об их жизнях, о том, чтобы они остались живы, хотя бы остались живы!..

Максим ещё несколько раз приезжал. Они сидели друг против друга, и такое прежде бывало, бывало... Он всё понимал. Они понимали друг друга без слов, почти без слов, без многих слов...

— Я не могу!.. — Она мотала головой. — Я боюсь за детей. Их накажут! Рим жесток, их накажут. Я должна выдержать до конца, до самой смерти! Иначе детей накажут!..

И она снова ломала пальцы; и он понимал, о чём она говорит! Она хотела покончить с собой, но она боялась, что Октавиан, раздражённый её самоубийством, замучит её детей!.. И она убеждала себя, что она выдержит, она всё выдержит!.. Ради детей...

И она привыкала к мыслям об унижениях дальнейших, она готовилась быть униженной ещё и ещё...

И если бы это был конец!.. Но это не был конец. Конец пришёл к ней, в её заточение, в старый дворец, в заброшенное жилище Лагидов, пришёл в спокойном обличье Максима... Впрочем, она сразу поняла, что что-то случилось. Она увидела, разглядела его растерянность... Она обхватила голову скрюченными пальцами, задохнулась и не могла закричать...

Максим едва сумел оправдаться перед Цезарем Октавианом. Максим не хотел этого. Максим не предполагал, что эти люди решатся... Если бы знал, если бы предполагал, приказал бы заключить их в тюрьму немедленно!.. А он и не думал об этих людях... Арий, небритый софист в тёмном плаще. Феодор, грек, вольноотпущенник Антония, приставленный к Антилу... Цезарь Октавиан не приказывал заключить сына Антония в тюрьму, не приказывал держать его в дворцовых покоях под домашним арестом... Кто бы мог подумать, что Арий, Феодор и юный Антил сумеют устроить побег!.. И Антос решительно взял с собой младших братьев... И если бы их схватили римляне, римские солдаты!.. Но нет. Их узнали на дороге, на проезжей дороге, александрийцы, и забили насмерть! Всех! Потому что Феодор так и не смог, не сумел уговорить Антоса направиться прямиком в условленное место, где ждала барка. Антос хотел во что бы то ни стало освободить мать!.. И на проезжей дороге, на дороге к старому, заброшенному дворцу Лагидов...

Она спросила пискляво и улыбаясь страшной, старушечьей улыбкой, показывая потемневшие нечищенные зубы, улыбаясь побледневшими губами:

— Все... убиты?..

И вот вошёл ты во всём неизъяснимом

очаровании. В истории немного

осталось по тебе невнятных строк,

но тем свободней я создал тебя в своём воображенье,

сотворил прекрасным, чувствующим глубоко;

моё искусство наделило лик твой

влекущей, совершенною красой.

Я живо так вообразил тебя

вчерашней ночью, что, когда погасла

лампа моя — намеренно дал я догореть ей, -

вообразил я дерзко, как ты входишь в мою келью,

и вот мне мнится, что ты стоишь предо мною,

как стоял ты

перед Александрией, в прах поверженной,

бледный и изнемогший, но совершенный, даже

в скорби

всё ещё надеясь, вдруг да пощадят… [95]

И вдруг она упала на колени перед Максимом, упала тяжело и прорыдала:

— Не отдавай Тулу! Никому не отдавай! Не позволяй увозить её из Александрии! Сделай её иудейкой, но не отдавай её!..

И она что-то говорила невнятно о своём первенце, о прекрасном Антосе, чувствующем глубоко... И снова умоляла не отдавать Тулу!.. И увидела, как потупился Максим, и произнёс тихо, но внятно:

— Я не могу. Ей сохранят жизнь, но её увезут в Рим...

И пришло счастливое беспамятство, наконец-то пришло. Маргарита потеряла сознание.

* * *

Легенда, запечатлённая, в частности, Плутархом, рассказывает о самоубийстве Клеопатры, которая приложила к своей груди змею, нильского аспида, и была ужалена насмерть, а затем та же змея ужалила верных прислужниц последней египетской царицы, Хармиану и Ирас. Причины возникновения этой легенды, собственно, понятны. Египтяне и греки видели в змее воплощение мудрости. Клеопатра склонялась перед статуей Исиды, одетой в платье гречанки и протянувшей вперёд руку, обвитую змеёй. Это была новая, уже греко-египетская, в будущем — греко-римская Исида... Исида и сама могла явиться в облике змеи... И если змея ужалила царицу насмерть, значит, царица уже была лишена покровительства Исиды!..