Римские каникулы - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Токарева cтр.№ 35

Алеша снова нырнул под одеяло. Он вообще не мог резко менять среду обитания, и выйти из теплой постели на воздух было для него то же самое, что войти в воду. Тамара боялась, что у него нарушена терморегуляция. И вообще она боялась плохой наследственности. Все же сын алкоголика. Правда, ее материнская наследственность была мощная, жизнеспособная, разбавленная свежей крестьянской кровью. Тамара очень на это рассчитывала.

Во втором классе, то есть в восемь лет от роду, Алеша выковырял из плотно прижатых книг на книжной полке том «Илиады» и стал читать Гомера с той же увлеченностью, что «Муху-Цокотуху». Тамара испугалась патологии одаренности. Но врач сказал:

– Никакой патологии нет, одна одаренность. Очень яркий мальчик. Но яркость, как правило, проходит. Будет нормальный молодой человек.

И все же неблагоприятная наследственность могла проявиться в любом возрасте и в любом виде. Тамара все время напряженно всматривалась в сына, как бы пытаясь вовремя подстеречь, схватить невидимого врага и уничтожить на подступах. Это постоянное напряжение обострило ее любовь. Алеша платил тем же. Казалось, что у них общее кровообращение, как тогда, когда он был в ней.

Подруга Нелка иногда спрашивала:

– А что с тобой будет, если он в сорок лет объявит, что хочет один прокатиться на лифте?

Но до сорока далеко. А сейчас за окном бабье лето, и мать накрыла на стол завтрак: тертая морковь со сметаной, творог, овсянка.

Мать с большим авторитетом относилась к овсу. Лошади питаются только овсом и при этом работают как лошади. Стало быть, овес обеспечивает и массу, и энергетический запас. И корень жизни – не какой-то китайский женьшень, а именно овес, он должен входить в рацион каждый день. И тогда можно быть гарантированным от наследственности, от язвы и от чего похуже.

Алеша в своей недолгой жизни ненавидел четыре фактора: принуждение, равнодушие, овсянку и черную икру. Он ненавидел, когда его слишком замечали, когда его не замечали совсем, а от овсянки и икры, отдающей рыбьим жиром, его просто рвало.

Садились за стол с разными задачами: у бабки – втолкнуть во внука корень жизни, у Алеши – не допустить насилия, у Тамары – нейтрализовать обе стороны, предотвратить вооруженное столкновение.

Бабка любила внука истово, во всю силу своей мятежной души. И овсянка – тоже выражение любви. А поскольку жизнью правит диалектика, то любовь принимает иногда самые неудобоваримые формы и формулировки. За стол сели молча, свято помня свои задачи.

– По-моему, он скоро умрет, – начала бабка, имея в виду Алешу. Ход номер один. Если Алеша не съест овсянку, он не выживет. Может быть, Тамара испугается, возьмет ее, бабкину, сторону и вдвоем они сломают Алешу. Алеша начнет по утрам есть овсянку, станет здоров, как жеребенок, недоступен никаким болезням.

Тамара все понимала, но слово «умрет», поставленное возле Алеши, это словосочетание перетряхнуло ее.

– Мама, что за манера бросаться словами? – холодея глазами, спросила Тамара. – Что за словесное невоздержание?

Алеша почувствовал, что набрал очко в свою пользу. Орлом взглянул на бабку.

– Он у тебя не ест, а закусывает, – не сдалась бабка. – Одни бутерброды. На сухомятке.

Было нетрудно догадаться: закусывает тот, кто выпивает. Мать намекала на наследственность, сыпала соль на разверстые раны.

– Алеша, съешь хотя бы две ложечки, – попросила Тамара. – Зажми нос и съешь. Как лекарство.

– Мамочка, она скользкая. Она такая противная.

Алеша смотрел прямо на мать, и в его чистых глазах была одна правда и страдание за правду.

Тамара моментально сдалась. Перед правдой и страданием у нее не было аргументов. К тому же время шло, пора было отправляться в школу. Тамара не могла допустить, чтобы ребенок уходил голодным.

– Сделать тебе бутербродики?

– Только без брынзы, – попросил Алеша.

Тамара торопливо сооружала бутерброды. Мать смотрела фанатично пылающим взором попранной веры в овес. С такими лицами шли на костер за веру, и с такими же лицами на костер отправляли.

Тамара подвинула тарелку с бутербродами, рядом положила малосольный огурчик. Алеша любил острое. Творог и морковь тоже не имели авторитета, как и сама бабка.

– Еще рюмку поставь, – подсказала мать.

– Зачем? – не понял Алеша.

– Бабушка шутит.

Тамара не сердилась на мать. Она была виновата перед ней. И перед Алешей. Она пожелала быть счастлива без них. И вне их. А они?

На работе тоже все шло по-прежнему. Что могло измениться за два дня…

Тамара села в своем кабинете и стала ждать звонка. Они договорились: Юра позвонит на работу. Телефон молчал, и это было странно. Просто непостижимо. Она уже час на работе, и никаких сигналов. Если бы она была на Юрином месте, то позвонила бы уже раз шесть. Может быть, в этом и состоит разница между мужчиной и женщиной.

Раздался звонок. Но звонил внутренний телефон. Тамара сняла трубку. Это был Влад.

– Вы не согласились бы ко мне зайти? – попросила Тамара. – Я не могу отлучиться от телефона.

Влад задумался: с одной стороны, имело место нарушение субординации. Начни ходить по подчиненным, потом загоняют. С другой стороны, он был хоть и советский, но все же мужчина. А Тамара хоть и подчиненная, но все же женщина.

Влад пришел к Тамаре, удобно уселся в кресло, обтянутое дерматином.

Влад был грузный, лысоватый, с сонными глазами и тяжелым носом. Спящий мул. Провинившийся ангел романтичнее, чем спящий мул. Тамара вдруг подумала: а ведь и его кто-то обнимает, целует сонные глаза. И тогда он вдруг просыпается, глаза раскрывает до конца и становится красив…

– Что ты смотришь? – спросил Влад.

Тамара испугалась, что он догадается о ее мыслях, и торопливо протянула копию приговора суда.

Влад внимательно прочитал, потом поднял глаза.

– А о чем здесь можно писать? Что здесь интересно для читателя?

– Человек никому не был нужен и озверел, – сформулировала Тамара.

– Значит, надо было сделаться нужным, – возразил Влад. – Не нужно то, что ничего не стоит. Ничтожество.

– А может быть, его загнали в такое состояние…

– Что может загнать человека в состояние ничтожества?

– Любовь.

Солдат любил девочку со своей улицы, обнимал ее восьмеркины округлости, родил с ней ребенка, не хотел ничего другого. Она была его частью, он силой втаскивал ее в свою жизнь. А она выдиралась. Он хотел ее убить. Не вышло. Ситуация Кармен, с той разницей, что у Хозе вышло. Почему Хозе можно, а солдату нельзя? Почему Хозе – цельная личность, а Петько Довгань – ничтожество?

– Проспер Мериме об этом писал, и читателям было интересно, – напомнила Тамара.