Как же непохож он был на тех политиков, с которыми я имела возможность общаться! И он ничуть не боялся того, что его процитируют, в отличие от большинства моих собеседников. Таким образом, мы затронули больную тему изнасилований, которые совершили войска Каддафи во время восстания. Их были тысячи. Во всех городах, захваченных наемниками и армией диктатора. Равно как и в тюрьмах. Коллективные изнасилования, совершенные пьяными мужчинами, как правило, под кайфом, заснятые на мобильные телефоны. Международный уголовный суд, который в июне 2011 года издал приказ об аресте диктатора, слишком поздно разоблачил эту систематическую политику насилия, и было трудно собрать доказательства и отыскать свидетелей. Женщины молчали. Врачи, психологи, адвокаты, женские ассоциации, желающие им помочь, с трудом могли их найти. Жертвы скрывались, замкнувшись в своей боли и позоре. Некоторые сами решили бежать. Других выгнали из семьи. Третьи вышли замуж за повстанцев, которые добровольно вызвались защитить честь «жертв войны». Очень немногие из них, как мне сказали, были убиты оскорбленными братьями. И наконец, были те, кто родил зимой в строгом секрете. И в большом отчаянии.
Благодаря подпольной организации преданных, очень энергичных и не менее скрытных граждан я смогла лично встретиться с некоторыми женщинами, пережившими это несчастье, и присутствовать в больнице при усыновлении детей, которые родились в результате изнасилований. Незабываемые моменты, когда за какие-то секунды ребенок переходит в другие руки. И обретает другую судьбу. И когда мать — часто подросток — уходит. Освобожденная. Но навсегда лишенная покоя. В мисуратской тюрьме я также взяла интервью у двух насильников. Два несчастных типа двадцати двух и двадцати девяти лет, служившие в войсках Каддафи, которые дрожали и отводили взгляд, когда подробно описывали свои злодеяния. Это был приказ, говорили они. Им давали «пилюли, от которых они сходили с ума», а также водку и гашиш. А их начальник угрожал им оружием.
— Порой мы насиловали целые семьи. Девочек восьми, девяти лет, двадцатилетних девушек, матерей, иногда перед их дедами. Они орали, мы их избивали. Я до сих пор слышу их крики. Не могу вам передать их страдания! Но командир бригады настаивал: насилуйте, бейте и снимайте! Мы пошлем это их мужикам. Мы знаем, как унизить этих придурков!
Первый проклинал Каддафи и умолял не сообщать его матери, в чем его обвиняют. Второй в слезах говорил, что его мучают угрызения совести, он не в силах найти покой. Он читал Коран, день и ночь молился, выдал всех своих командиров и готов был принять любое наказание. В том числе и смерть.
— Приказ шел с самого верха, — подтвердил мне Мохаммед аль-Аладжи. — Свидетельства этого нам дали самые приближенные люди Каддафи. Мусса Кусса, его бывший министр иностранных дел, сказал мне, что слышал, как тот приказывал руководителям катибов: «Сначала насилуйте, потом убивайте». Это как раз соответствовало его привычке править и унижать с помощью секса.
Нужны ли были другие доказательства стратегии? Преднамеренности? Они существуют. Сотни коробок «виагры» были найдены в Бенгази, Мисурате, Зуаре и даже в горах.
— Они были повсюду, где останавливались войска. И мы нашли договора на предоплаченные заказы, подписанные ливийским правительством… Я же вам говорил, оружие войны!
Иногда Муаммар Каддафи бредил мечтой стать писателем, и в 1993 и 1994 годах он опубликовал шестнадцать новелл, полных лирических отступлений, колдовских и смертоносных заклинаний и бредовых мыслей. «Они отображали его страдания», — вспоминал Мохаммед аль-Аладжи, пораженный страхом толпы, в котором Каддафи признался в новелле «Побег в ад», что оказалось настолько пророческим.
«Толпы, безжалостные даже к своему спасителю, — я чувствую, что они меня преследуют… Они полны любви в моменты радости, когда поднимают над собой своих детей! Они несли Ганнибала и Перикла… Савонаролу, Дантона и Робеспьера… Муссолини и Никсона… И как они жестоки в мгновения злобы! Они затеяли заговор против Ганнибала и заставили его выпить яд, они сожгли на костре Савонаролу… Отправили Дантона на эшафот… Сломали челюсти Робеспьеру, своему горячо любимому оратору, протащили по улицам тело Муссолини, плевали в лицо Никсону, когда он покидал Белый дом, хотя туда его вносили на руках под аплодисменты!» И диктатор добавлял: «Как я люблю свободную толпу, их восторженный порыв после падения оков, когда они выкрикивают радостные возгласы и поют после жалоб о боли. Но как же я их боюсь и опасаюсь! Я люблю толпу, как люблю своего отца, и боюсь ее, как боюсь его. Кто способен в бедуинском обществе без помощи правительства помешать отцу отомстить одному из своих сыновей?..»
И толпа на самом деле отомстила. Во время моего пребывания в Триполи я не раз заставала ливийцев за просмотром — со смесью ужаса и восхищения — непристойных и хаотичных кадров, демонстрирующих агонию Муаммара Каддафи под триумфальные крики бойцов. На смонтированные эпизоды, снятые мобильными телефонами, были наложены песни, прославляющие революцию. Но был один кадр, который мятежники не осмелились включить в большинство фильмов. Несколько дней спустя после смерти Вождя мне показали этот кадр две женщины на своих мобильных, прикладывая палец к губам, словно речь шла о секрете. Я вытаращила глаза, экран был узким, фото немного размытым. Я не могла в это поверить. Я настолько оторопела, что подумала, будто ошиблась. Но нет, я видела именно это. Перед самим линчеванием, побоями, выстрелами, давкой один мятежник грубо ввел деревянную или железную палку между ягодиц упавшего диктатора, который сразу же залился кровью.
— Изнасилованный! — тихо сказала одна из женщин без капли сожаления.
Один мисуратский адвокат мне это подтвердил:
— Столько ливийцев почувствовали себя отомщенными после этого символического жеста! Перед своей встречей со смертью насильник был изнасилован.
Эпилог
Лето быстро вернулось в белоснежный Триполи, в то время как в Париже зиму сменила ледяная весна. По крайней мере, мне так показалось. Небо было серым и низким, унылый дождь, грязный горизонт. Иногда случалось, что на короткое мгновение я сожалела о том, что не осталась писать там же, на месте, в солнечном Средиземноморье, об истории Сораи и тайне Каддафи, о которой еще никто не говорил. Правда заключается в том, что я сбежала. Слишком большое напряжение, ядовитая тишина, отравляющие признания. Мне срочно нужно было удалиться, перечитать свои записи далеко от Ливии и от тревоги, до сих пор мучающей моих собеседниц. Но дистанция была относительной. Если я и писала в Париже, мой разум оставался в Триполи, и я жадно ждала новостей от Сораи. Она шла неуверенно, оступалась, унывала, затем снова обретала надежду, совсем по-детски, не ведая о дисциплине, не зная, что делать с таким неотступным прошлым, с таким стесняющим секретом. Для нее пока еще не было никакого смысла в слове «будущее». Ежедневной навязчивой идеей были сигареты, три пачки «Слимс», без которых она больше не могла жить. И я с яростью думаю о той сцене, когда тиран силой всунул ей в рот первую сигарету: «Затягивайся! Глотай дым! Заглатывай!»
Каждый день из Интернета я узнавала о возрастающем нетерпении ливийцев по отношению к временному правительству. Нефть добывали в обычном режиме, и ее производство достигло почти того же уровня, что и до восстания. Но народ пока не получал от этого никакой выгоды. Вся страна была словно подвешена в воздухе. Ни законного правительства, ни законодателей, ни областного управления, ни национальной армии, ни полиции, ни профсоюзов. Короче, государства не было. Коммунальные услуги практически не предоставлялись, больницы плохо обеспечивались, повсюду ширились подозрения в коррупции. Не распущенные и не включенные ни в какую национальную структуру войска из бывших повстанцев усиливали свою власть, издавая свои собственные постановления и ревностно храня своих пленников в многочисленных местах, рассредоточенных по всей территории страны. Между их членами время от времени происходили стычки, не считая всякого рода конфликтов, связанных с недвижимостью. О, прекрасное наследие Каддафи! В конце 70-х он национализировал множество земель, зданий, заводов, вилл. И теперь появились бывшие владельцы, титулованные во времена итальянской оккупации или оттоманской эпохи и желающие немедленно вернуть свое имущество.