Самарканд - читать онлайн книгу. Автор: Амин Маалуф cтр.№ 33

Обзаведясь самыми совершенными по тем временам орудиями войны, Хасан Саббах поселился в крепости и более никогда ее не покидал. Его биографы пишут, что последние тридцать лет он два раза выходил из дому, и оба раза для того, чтобы подняться на крышу! Утром и вечером он сидел на циновке, которая со временем обтерлась и обветшала, но не хотел ее менять или латать. Обучал, писал, посылал убийц по следам своих врагов. И пять раз в день молился, сидя все на той же циновке, а вместе с ним молились и его гости, если таковые имелись.

Для тех, кто не имел возможности побывать на развалинах Аламута, следует напомнить, что это место не приобрело бы такой известности, будь его единственным преимуществом неуязвимость. Но на вершине скалистого хребта имелось еще и довольно обширное плоскогорье, на котором мог расположиться город или большое селение. Во времена ассасинов туда добирались по узкому туннелю в скале на востоке от Аламута, который выводил к нижней крепости, состоящей из хитросплетения улочек, на которых под прикрытием стен располагались глинобитные домики; пройдя майдан — большую площадь, место сбора для всей общины, можно было попасть в верхнюю крепость. Та имела форму лежащей бутылки, расширяющейся к востоку и сужающейся к западу. Горлышком бутылки был, коридор, который стерегли пуще глаза. В самом его конце находился дом Хасана, единственное окно которого выходило на пропасть. Это была крепость в крепости.

Показательными убийствами, свершавшимися по его повелению, легендами, которыми обросли его имя, его секта и его замок, Великий Магистр долгое время держал в страхе и Запад, и Восток. В каждом мусульманском городе от рук ассасинов умирали видные люди; недосчитались нескольких своих предводителей и крестоносцы [42] . Однако мало кто знает, что сперва страх стал властелином самого Аламута.

Что может быть страшнее правления воинствующей добродетели? Правитель Аламута пожелал расписать каждое мгновение жизни своих подчиненных. Запретил, к примеру, музыкальные инструменты: стоило ему обнаружить пастушью дудочку, он прилюдно ломал ее и бросал в огонь; провинившихся заковывали в кандалы, бичевали, после чего изгоняли из общины.

Еще строже наказывалось употребление спиртного. Застав своего собственного сына в состоянии опьянения, Хасан тут же приговорил его к смерти и, невзирая на мольбы матери, велел на заре обезглавить его. Чтоб другим неповадно было. Больше никто не осмеливался взять в рот хоть каплю вина.

Суд в Аламуте творился скоро. Рассказывают, что однажды в крепости было совершено преступление. Свидетели обвинили второго сына Хасана. Не разбираясь, кто прав, кто виноват, он приказал отрубить голову своему второму — и последнему — сыну. Несколько дней спустя сознался в содеянном виновник. Обезглавили и его.

Биографы Великого Магистра упоминают об истреблении им своих детей, чтобы показать, каким суровым и беспристрастным он был, рассказывают, что в результате этих показательных казней аламутская община превратилась в гавань добродетели и нравственности, во что, в общем-то, нетрудно поверить, однако из различных источников известно, что на следующий день после расправы над последним своим сыном единственная жена Хасана вместе с дочерьми восстала против него и была изгнана из Аламута. Подобным образом наказал он поступать впредь и своим потомкам, дабы не подпадать под влияние женщин.

Удалиться от мира, создать вокруг себя пустоту, окружить себя стенами из камня и страха — таким и был, судя по всему, безрассудный замысел Хасана Саббаха.

Однако эта пустота стала душить его. Самые могущественные монархи — и те имеют шутов, юродивых, которые помогают им выжить в невыносимо жестокой среде, которая их окружает. Пучеглазый правитель Аламута был бесконечно одинок, замурован в своем доме, в самом себе. Ему не с кем было поговорить, вокруг были лишь покорные подданные, бессловесные рабы, беспрекословно подчиняющиеся ему адепты.

Из всех людей, с которыми его сводила когда-либо судьба, был лишь один, с кем он не разучился разговаривать если и не как с другом, то хотя бы как с человеком. Это был Хайям. Он отправил ему письмо, в котором под толстым слоем гордыни просматривается отчаяние:

«Вместо того чтобы вести неприкаянный образ жизни, почему бы тебе не поселиться в Аламуте? Меня тоже преследовали; теперь преследую я. Здесь ты будешь в безопасности, окружен почетом, и всем эмирам земли не дано будет дотронуться до волоса на твоей голове. Я собрал огромную библиотеку, в которой имеются редчайшие труды, ты сможешь читать и писать сколько душе угодно. Обретешь здесь покой».

Жизнь Хайяма, с тех пор как он покинул Исфахан, стала жизнью беглеца и парии. В Багдаде халиф запретил ему публично выступать и принимать многочисленных почитателей, толпившихся у его дверей. В Мекке он был осмеян клеветниками («Снизошел до паломничества!»). Проездом в Бассоре удостоился посещения сына городского кади, самым вежливым образом попросившего его сократить свое пребывание в городе.

Судьба повернулась к нему своим самым неприглядным ликом. Никто не оспаривал его гениальности или эрудиции, и где бы он ни появлялся, образованные люди тотчас стекались к нему: забрасывали вопросами по астрологии, алгебре, медицине и даже по канонам веры, благоговейно внимали. Но отчего-то несколько дней или недель спустя на его голову непременно сыпалась клевета и затевалось что-то недоброе. Его оскорбляли, обзывая негодяем или еретиком, припоминали ему его дружбу с Хасаном Саббахом, обвиняли в занятиях алхимией, как в былые времена в Самарканде, насылали на него провокаторов, угрожали неприятностями тем, кто осмелится его приветить. Обычно он покорно сносил все. Стоило ему почувствовать, как вокруг сгущаются тучи, он сказывался больным и переставал появляться на публике. А вскоре покидал город, отправляясь странствовать дальше, не зная, что ждет впереди.

Почитаемый и проклинаемый, он вечно искал пристанища, покровителя, мецената — для себя и своего верного Вартана. Поскольку щедрая пенсия, назначенная Низамом, больше ему не выплачивалась, он был вынужден являться к сильном мира сего и предлагать свои услуги в качестве составителя гороскопов. Но и будучи без средств к существованию, он умел брать заработанное, не склоняя головы.

Рассказывают, будто бы один визирь, удивившись тому, что Омар просит у него пять тысяч золотых динар за свою работу, бросил ему:

— А известно ли тебе, что я и сам столько не получаю?

— Это в порядке вещей, — ответствовал Омар.

— Это почему же?

— Потому что ученых вроде меня раз, два и обчелся, а визирей вроде тебя пруд пруди.

Вроде бы визирь долго и громко хохотал, после чего удовлетворил просьбу Хайяма, признав справедливость столь гордого суждения.

«Ни один султан не счастливее меня, ни один нищий не печальнее», — написал Омар в ту пору,