— Хасана Саббаха?
— Его самого. Мои люди дежурили на улице Абдах в квартале Гатфар, где собрались исмаилиты. Когда показался Саббах, переодетый суфием, они набросились на него, накинули ему на голову мешок и привели ко мне. Я тотчас доставил его во дворец, гордый тем, что могу доложить о его поимке своему господину. Впервые шах проявил интерес и попросил о встрече с ним. Да вот, только когда Саббаха ввели к нему, он велел освободить его от пут и оставить их наедине. Как ни предупреждал я его о грозящей ему опасности, ничто не помогло. По словам шаха выходило, что он собирался наставить Саббаха на путь истинный. Время от времени близкие заглядывали к ним — беседе не было конца. На заре же они вдруг распростерлись друг подле друга и стали молиться, произнося одинаковые слова. Целая толпа собралась посмотреть на это зрелище.
Пригубив миндального молока, Абу-Тахер поблагодарил Омара и продолжил свой рассказ:
— Пришлось смириться с очевидным: правитель Самарканда, государь Заречных областей, наследник династии Караханидов
[36]
стал последователем еретического учения. Разумеется, он не делал по этому поводу никаких заявлений и продолжал внешне следовать ортодоксальному обряду, но все безвозвратно изменилось. Его советниками становились исмаилиты, один за другим погибали начальники отрядов, которые участвовали в поимке Саббаха. Моя собственная охрана была заменена на молодчиков Рассеченного. Что мне оставалось? Только отправиться с первым же караваном паломников к тем, в чьих руках меч ислама, — Низаму Эль-Мульку и Маликшаху.
В этот же вечер Хайям отвел Абу-Тахера к визирю и оставил их одних. Низам с большим вниманием слушал кади, лицо его становилось все более озабоченным. Когда кади закончил свой рассказ, он спросил его:
— А знаешь, кто подлинный виновник несчастий Самарканда и наших бед? Тот, кто привел тебя сюда!
— Омар Хайям?
— Кто же другой? Омар-ходжа вступился за Хасана Саббаха в тот день, когда я мог покончить с ним раз и навсегда. Он не дал нам расправиться с ним. Сможет ли он и теперь помешать нам в этом?
Кади совсем потерялся. Низам молчал и тяжело вздыхал.
— Что бы ты посоветовал нам? — спросил некоторое время спустя Низам.
Ответ Абу-Тахера был готов.
— Настало время стягу сельджуков развеваться над Самаркандом, — торжественно изрек он.
Лицо визиря осветилось, но тут же помрачнело.
— Слова твои дорогого стоят. Сколько уж лет твержу я султану, что империя должна простираться за Оксус, что такие процветающие города, как Самарканд и Бухара, не могут оставаться вне сферы нашего влияния. Без толку. Маликшах не желает ничего слышать.
— А момент-то как раз благоприятный — армия шаха очень слаба, эмиры сидят без жалованья, крепости приходят в негодность.
— Это нам известно.
— Видно, Маликшах боится переходить Оксус, памятуя о кончине своего отца Алп-Арслана?
— Ничуть не бывало.
Кади ждал объяснений.
— Не боится султан ни реки, ни армии противника. А боится своей жены.
— Теркен Хатун?
— Она поклялась, что, если он перейдет реку, она навсегда откажет ему в своей милости и постарается превратить его гарем в ад. Не забывай, Самарканд — ее родина. Насер-хан был ее отцом. Ахмед-хан — ее племянник. Заречье принадлежит ее роду. Если царство, созданное ее предками, рухнет, она утратит особое положение, которое занимает во дворце, а это поставит под вопрос шансы ее сына наследовать трон.
— Но ее сыну всего два года!
— Вот именно, чем меньше сын, тем сильнее придется матери биться, чтобы сохранить все имеющиеся козыри.
— Если я правильно понял, султан никогда не согласится идти на Самарканд? — подвел итог кади.
— Этого я не говорил. Нужно постараться, чтобы он изменил свое мнение. Однако подыскать оружие более убедительное, чем оружие Хатун, будет непросто.
Кади покраснел, вежливо улыбнулся, но все же не отступился от своего предложения.
— Неужели недостаточно будет повторить султану все, что я сказал вам, изложить ему суть происходящего, поведать о заговоре Саббаха?
— Нет, — сухо ответствовал Низам, поглощенный своими мыслями.
В его голове рождался план. Собеседник ждал, когда он на что-то решится.
— Словом, так, — властно начал визирь, — завтра утром ты предстанешь перед входом в султанский гарем и попросишь о встрече с главным евнухом. Скажешь ему, что прибыл из Самарканда и хотел бы передать Теркен Хатун привет от ее семьи. Она не сможет отказать в приеме кади своего родного города, преданному слуге ее родных. — Кади кивнул. — Когда окажешься в зале с занавесями, поведай ей, в каком плачевном состоянии пребывает Самарканд по вине еретиков, но об обращении Ахмеда ни слова. Напротив, дай понять, что Хасан Саббах метит на его место, что жизнь шаха в опасности и что только Провидение способно его спасти. Упомяни, что был у меня, но я не выказал тебе должного внимания и даже отсоветовал обращаться к султану.
На следующий день задуманное Низамом удалось на славу. Теркен Хатун взялась уговорить султана в необходимости спасать хана Самарканда, а Низам, делая вид, что не одобряет этого решения, стал усиленно готовить войска к выступлению. Этой хитроумной интригой Низам стремился не столько аннексировать Заречье и спасти Самарканд, сколько восстановить свой престиж, пошатнувшийся в результате подрывной работы, которую вели исмаилиты. Ему нужна была безусловная и яркая победа. Годами ему доносили, что местонахождение Хасана известно, задержание его неминуемо, а тот по-прежнему оставался на свободе, и его сподвижники исчезали при малейшем намеке на опасность. Низам искал случая вступить с ним в открытое противоборство, и лучшего поля битвы, чем Самарканд, придумать было нельзя.
Весной 1089 года двухсоттысячное войско выступило в поход со слонами и осадными машинами. И не важно, какие интриги этому предшествовали, войско было полно решимости выполнить поставленную перед ним задачу. Овладев без малейших трудностей Бухарой, оно двинулось на Самарканд. На подступах к городу Маликшах отправил Ахмед-шаху взволнованное послание, смысл которого состоял в том, что он явился освободить его от еретиков. «Я ни о чем не просил своего августейшего брата», — холодно ответил хан. Маликшах, удивившись, обратился за разъяснениями к Низаму, и тот как ни в чем не бывало ответил:
— Хан более не свободен в своих поступках, нужно вести себя так, словно его нет.
В любом случае армия не могла повернуть назад, эмиры-военачальники рвались получить свою долю и не поняли бы того, кто предложил бы им уйти восвояси с пустыми руками.
Благодаря предательству одного стражника осаждающие очень скоро проникли в город и заняли позиции в западной его части у Монастырских ворот. Защитники города отступили к южным базарам у Кишских ворот. Часть населения поддержала войска султана: снабжала их продовольствием, подбадривала; другая часть стала на сторону Ахмед-хана. Каждый поступил в согласии со своей верой. Две недели длились ожесточенные бои, хотя исход их был очевиден. Хан, нашедший убежище у друга в квартале Куполов, вскоре был пленен вместе с исмаилитскими главарями. Спастись удалось только Хасану Саббаху: он бежал под покровом ночи по подземному ходу.