Мы успели. Успели, когда все девчонки, кроме наших
конвоиров, уже были в рощице – и навели на нас свои арбалеты. Задыхаясь, едва
переставляя ноги, мы упали под деревьями – а безжалостные стражницы, ничуть
даже не запыхавшись, стояли рядом. Рядом с ними появилось еще с десяток
девчонок, с любопытством рассматривающих нас.
– Машка! Нормально? – первым делом спросила Наташа.
– Ага, – пискнула Мария. – Двадцать секунд в запасе.
Я лежал на спине, тяжело дышал и думал про то, что никогда
не женюсь. Ну, даже если и женюсь, то на мусульманке, их воспитывают так, чтобы
мужа слушались.
Хотя и про русских говорят, будто у них женщины тихие и
послушные. А ведь эти девчонки все, или почти все, русские. Значит, врут.
– Вставайте, слабаки! – велела Наташа. – Или вас на ручках
понести, как маленьких?
Все девчонки очень обидно засмеялись.
Я поднялся. Послюнил царапины на руках. Лион мрачно ощупывал
ноги – он-то был босиком, а пришлось бежать по камням.
– Дайте ему бинт, – сказала Наташа. Кто-то из девчонок
протянул Лиону флакон с бинтом, но он отмахнулся и встал. Ступни у него все
были сбиты и кровили. – Гордый какой, – фыркнула Наташа.
Но на этот раз ее никто не поддержал.
В окружении девчонок мы пошли на вершину холма. Интересно,
почему деревья растут здесь так странно…
– Больно? – спросила Наташа. То ли меня, то ли Лиона. Но мы
не стали отвечать.
Через несколько минут мы вышли к лагерю. Самому настоящему
походному лагерю, как у скаутов в фильмах. Вершина холма была плоской,
сглаженной, деревья здесь росли особенно густо, и вот среди них, почти
незаметные, были разбросаны шалаши из веток. Несколько кострищ накрывала сверху
сплетенная из ветвей решетка – так, чтобы рассекать дым и прикрывать пламя.
Никаких родников тут, конечно, не было, но на нескольких деревьях висели
большие прозрачные бурдюки с водой. В общем, устроено все было по-умному.
– Стоять! – скомандовала Наташа. Двинулась к одному из
шалашей, побольше и покрепче других. Земля у шалаша была странно утоптана и
покрыта спиральными узорами, будто кто-то часами кружил тут на велосипеде.
На всякий случай я взялся за бич. Будто просто встал,
заткнув пальцы за пояс, а на самом деле приготовился драться.
Наташа тем временем постучала по одной из палок шалаша будто
по двери – это выглядело очень смешно.
– Да! – ответили из шалаша противным дребезжащим голосом.
Наташа откинула закрывавшую вход занавесь и вошла в шалаш.
Быстро и тихо заговорила, я ловил лишь обрывки фраз: «…шпионов… сильный свист и
грохот… сразу побежали в том направлении… посадочный след метров на пятьдесят…
говорят, что заблудились, врут… шпионы…»
Так вот в чем дело! Они слышали грохот, когда мы садились.
И, ясное дело, не поверили ни одному нашему слову…
Собеседник Наташи заговорил, раздраженно и укоризненно. О
том, что не надо было тащить «шпионов» сюда, что надо было допросить их на
месте, что «не надо грязи»…
И я вдруг вспомнил!
– Юрий Семецкий-младший! – завопил я, даже подпрыгивая от
восторга. – Свиновод с Авалона!
В палатке что-то упало и разбилось, тихо зажужжал мотор. Все
девчонки нацелились в меня из арбалетов, а я продолжал орать:
– Юрий! Это Тиккирей и Лион! Вы же нас помните! В
космопорту! Ну вспомните! Я тот мальчик из космопорта!
Из палатки, заложив лихой вираж, выкатилась инвалидная
коляска. Лысый старик в костюме и при галстуке уставился на меня. Из его левой
ладони торчала, покачиваясь, маленькая отвертка. У Семецкого, оказывается, был
протез кисти, и мой вопль отвлек его от какого-то мелкого ремонта или
регулировки. Наташка выскочила следом, встала за коляской, тоже нацелив в меня
свой арбалет.
– Мальчик из космопорта? – изумленно воскликнул Семецкий. –
Ты тот, кто был с… – Он осекся.
Его не по-стариковски живой взгляд внимательно изучал меня.
Потом Семецкий посмотрел на Лиона.
– «Куда вы тащите этого ребенка!» – крикнул я, напоминая. –
Ну? Вы помните?
– Святой Господь и все великомученики! – рявкнул
скотопромышленник. – Девочки, да уберите вы оружие! Это друзья!
Уж не знаю почему, может, от неожиданности, но у меня на
глаза навернулись слезы. Я бросился к Семецкому, прижался лицом к его впалой
груди и заплакал. Бриллиантовая заколка галстука больно колола мне щеку, но я
не отворачивался. От Семецкого пахло дорогим одеколоном, дымом и машинным
маслом. Сухая стариковская ладонь ласково погладила меня по голове.
– Ну, девчонки… – укоризненно проронил Семецкий, будто сам
не требовал недавно допрашивать нас на месте. – Что ж вы так?
– Дедушка… мы… – Голос Наташи я едва узнал, такой он стал
виноватый.
– Ай-ай-ай… – продолжал отчитывать их Семецкий. – И я хорош,
воспитал вас, амазонки малолетние… Ты поплачь, поплачь. – Это он сказал, уже
обращаясь ко мне. – Я от этих пострелят сам плачу…
Когда разрешили плакать, мне сразу расхотелось.
Застеснявшись, я встал, огляделся. Но никто из девчонок не смеялся, и выглядели
они пристыженными.
Особенно Наташа.
А Семецкий уже отдавал приказания:
– Первый отряд, костры и ужин. Второй отряд – наблюдение,
радиоперехват. Третий – отдых. Санитары – обработайте мальчикам раны. Наташа,
тебя я жду через пятнадцать минут с полным отчетом.
Ободряюще кивнув нам, он укатил в свой шалаш. А мы и
опомниться не успели, как нами занялись две девчонки. Теперь мы от помощи не
отказывались. Шипел, застывая на наших царапинах и ссадинах, бинт, нам сделали
уколы от столбняка, Лиону притащили почти новые кроссовки и носки – все слишком
яркое, девчачье, но он все равно их надел.
Наташа стояла красная и надутая. Видимо, размышляла о
выволочке, которая ее ждет.
– Наташа, мы вовсе не обижаемся, – сказал я. Теперь, когда
все стало так хорошо, мне хотелось быть благородным будто герой боевика. – Мы
понимаем, что выглядели подозрительно.
Девчонка кивнула и покосилась на шалаш Семецкого.
– Все равно ей от дедушки попадет, – с сожалением объяснила
девчонка-санитарка, протирая мне царапину бактерицидным тампоном. – Он с ней
очень строг.
– Почему? – не понял я.
– Чтобы никто не думал, будто он внучку балует и
выгораживает. Она ему на самом деле правнучка, но он ее внучкой зовет.
Я понял, что дела у Наташи и впрямь плохи. Но вмешиваться
вряд ли стоило, Семецкий стал бы еще строже.