Стась жестом указал нам на мягкие кресла у стены, под
фальшивыми окнами. Окна показывали вид на город с крыши небоскреба, но я все
равно был уверен, что мы под землей.
– Подождите здесь, ребята.
– Долго? – спросил я.
– Если бы я знал, то уточнил, сколько именно ждать, –
пояснил Стась. – И никуда не уходите.
В противоположной стене холла была еще одна лифтовая дверь.
Стась вызвал лифт и уехал.
– Могли бы хоть бар тут сделать, – сказал Лион с обидой. –
Выпили бы по хайболу для храбрости.
– По чему? – не понял я.
– Хайбол. Ну, это какой-нибудь напиток. Вроде джин-тоника
или водки с мартини.
– Угу. Разбежался.
– Между прочим, я очень люблю водку с мартини, – сказал
Лион.
Он развалился в кресле, закинув ноги на подлокотник.
Покосился на фальшивое окно, фыркнул, нашарил переключатель и выключил
изображение.
– Это… в снах? – догадался я.
– Ага. А в армии нам выдавали водку. По праздникам – виски.
– Ну вот во сне и попросишь свой хайбол. На Авалоне детям не
положено пить спиртные напитки.
– Ничего, если меня не сразу начнут препарировать, я зайду в
бар и напьюсь, – сказал Лион.
До меня наконец дошло, что он просто смеется. Подтрунивает
надо мной. Потому что ему страшно… куда страшнее, чем мне.
– А почему ты воевал с Империей? – спросил я. – Во сне?
Лион отчеканил, будто готовился к вопросу:
– Потому что Империя – это пережиток древних эпох
человечества. Сосредоточение власти в руках одного человека приводит к застою и
стагнации, злоупотреблениям и социальной неустойчивости.
– Так к застою или к неустойчивости? – спросил я.
– К застою в развитии человечества, но к неустойчивости в
социальной жизни, – отпарировал Лион. – Вот тебе простейший пример. Когда люди
встретили Чужих, которые успели оттяпать лучшие куски космоса для себя, то
развитие Империи остановилось. Пришлось переделывать для жизни очень плохие и
неудобные планеты вроде твоего Карьера. Никто даже не попробовал оттеснить
Чужих с занятых ими планет.
– Но это же война, Лион!
– Вовсе не обязательно. Война – это крайний случай
разрешения противоречий. Всегда можно обойтись экономическими, политическими
или особыми мерами.
– Ты и вправду так думаешь? – Я сел в соседнее кресло. Лион
секунду пялился на меня, насмешливо улыбаясь, потом посерьезнел:
– Ничего я не думаю. Так нам объясняли. И во сне я в это
верил.
– А сейчас?
– Ну, что-то тут есть, правда? Ведь на самом деле ты жил на
Карьере, а мог жить на хорошей планете, где сейчас живут Цзыгу или халфлинги.
– Так в твоем сне вы воевали с Империей или с Чужими?
– С Империей, – признал Лион. – Чтобы в галактике было
новое, справедливое устройство.
– А какое?
Лион на миг задумался:
– Ну, во-первых – демократическое. У нас все выборное, любая
должность. Раз в четыре года все голосуют за президента.
– И что за человек этот президент?
– Это она, – сказал Лион. – Она… ну как тебе сказать…
Лицо у него стало мечтательное. Я ждал, и у меня все сильнее
холодело в груди.
– Она… очень справедливая, – выпалил Лион наконец. – Она
каждого готова выслушать и поговорить по душам. Умная, она почти всегда
принимает правильные решения. Иногда ошибается, но не сильно.
Я не выдержал:
– Лион, но это же только сон! Ты понимаешь? Кто-то на Инее
решил завоевать Империю, ну и придумал промывку мозгов. Не может человек
никогда не ошибаться!
– Я не говорю, что всегда, – быстро ответил Лион. – Но
обычно не ошибалась.
– И выслушать каждого президент тоже не может. Император не
может, и президент не сможет. Даже у нас на Карьере старший социальный работник
не мог общаться с каждым, а у нас населения меньше миллиона человек!
– Если по-обычному, то нельзя, – согласился Лион. – Но у нас
все было по-другому. Можно подключиться к Сети и общаться с президентом.
– Чушь, – только и сказал я.
– Почему? Это очень просто делалось. Ты знаешь, что можно
полностью скопировать разум в компьютер?
– Да, но это же запретили, таких только двое или трое
осталось… они все с ума сходят…
– А она не сошла, – тихо сказал Лион. – У нее на каждой
планете есть своя копия. Они между собой советуются и принимают решения сообща.
Ну и готовы любого выслушать и помочь. Я сам каждый год с ней разговаривал. Так
положено. А иногда – вне очереди просил разговора. Когда было важно.
– Лион, да ты дурак! – не выдержал я. – Полный дурак! Это
все сказочки, которыми вам промывали мозги! Чтобы все бросились служить Инею!
– Я понимаю, – серьезно сказал Лион. – Наверное, так оно и
есть. А вдруг это правда? Ведь в Империи и впрямь не все хорошо. Зачем иначе
армия, полиция, карантинная служба, фаги?
– Не может такого быть. Это все ложь, – упрямо повторил я.
– Но если ложь – так почему все в нее верят? – возразил Лион.
– Тиккирей, я же нормальный! Я ведь с ума не сошел, правда? Мне только
показали, какая у меня может быть жизнь, если я буду с Инеем. Вот и все. И мне
понравилось!
– У тебя прервали сон, – сказал я. – Когда подключили в
поток.
– Ну и что? Тиккирей, честное слово, ни в чем меня не
убеждали насильно. Это… это… – Лион развел руками. – Ну, как очень хорошее кино
в хорошей виртуалке, когда совсем разницы не замечаешь. Мне показали, какая
может быть жизнь, и мне понравилось.
– Но это же неправда!
– А я тебе говорю, что правда? – Лион повысил голос. – Нет,
скажи, говорю? Я рассказываю, как все было в моем сне! Вот! И что в нем, может
быть, есть немного правды!
Я замолчал. И впрямь – накинулся на Лиона, как на врага…
– Извини.
Лион смотрел в сторону. Потом пробормотал:
– Да ладно… Знаешь, сейчас уже легче. Вроде как сон, а
вначале было все взаправду…
Я заметил, что он начал обкусывать себе ноготь, как
маленький ребенок. Потом заметил, что делает, и торопливо убрал руку ото рта.
– Глупый сон, – сказал я.
– Наверное. А я свой дом помню, Тиккирей. Знаешь, какой у
меня был дом? Он стоял в саду, к нему вела дорожка из красной кирпичной крошки.
Даже машину приходилось оставлять у ворот. А дом был трехэтажный, на высоком
фундаменте, со стенами из старого камня, с деревянными рамами и дверями. Там
были широкие ступени, они вели на веранду, и по вечерам мы пили там чай, а
иногда пиво или вино. Стены оплетал виноград, он был запущенный, почти дикий,
но все равно его можно было срывать и есть. И полы были деревянные, старые, но
совсем не скрипучие. На фронтоне висел кованый железный фонарь, я вечером
всегда включал в нем лампу, и вокруг начинали роиться мошки и ночные бабочки…