Серебряные орлы - читать онлайн книгу. Автор: Теодор Парницкий cтр.№ 116

— Мудрость предвечного заранее знает все.

— Значит, он заранее знал, что, прежде чем пропоет петух, ты отречешься от него. Так как же мог он, зная это, доверить тебе наместничество в вождении дружины?

Старец поднялся. Отошел от кровати, отступил на несколько шагов. В черных глазах его замерцал свет напряженной мысли, проникающей в великую тайну.

— Не говорил ли тебе не раз Сильвестр мой любимый, что источник силы, которой величие божье наградило общину, мною управляемую — церковь, — содержится в мудрости? Подыскивая наместника, господь искал среди своих учеников такого, чтобы он превосходил всех мудростью, именно мудростью… Я мог упереться, мог изменить, но я всегда оставался тем, кто понимает, кто знает… А только тот, кто понимает, кто знает, может повелевать… может быть наместником самого бога.

И вновь приблизился старец к ложу. Наклонился почти над самым ухом Аарона.

— А может быть, — прошептал он с загадочной улыбкой, — может быть, он сам не знал, не подозревал, не предчувствовал того, что от меня услышал… Может быть, именно за это так меня и возлюбил, что я указал ему нужную дорогу… Каждый вождь должен иметь подле себя мудреца, который указывал бы ему верную дорогу к власти, к силе; каждый вождь простит такому мудрецу любое отречение, любую измену…

— Это не ты говоришь, не ты! — воскликнул Аарон, выскакивая из постели. — Это Ибн аль-Фаради говорит! Я узнаю его голос, его улыбку, его греческую речь, его арабскую мысль! Это не ты… не ты… не ты…

— Это я, отец Аарон… Я, аббат Антоний… успокойся, вернись в постель… С кем ты разговариваешь? На кого кричишь? Ах, как ты болен!.. Как ужасно бредишь!..

С трудом удалось Антонию с помощью слуг вновь уложить Аарона, вновь укутать медвежьей шкурой. Сквозь судорожно стиснутые губы и зубы с трудом вливали в горло больного горячие подкрепляющие напитки. Целыми неделями он бредил в горячке. Наконец из Мисни, от маркграфа Германа, зятя Болеслава, привезли еврея-лекаря. Долго не хотел Аарон допускать его к себе.

— Не смей приближаться ко мне! — кричал он хрипло. — Не смей! Ты вновь осквернишь чистоту моей мысли. Ты не веришь, что бог способен унизиться до того, чтобы воплотиться в людскую натуру… Ты не веришь, что, прежде чем Петр сказал, он уже знал… Он знал, кто он такой…

Еврею из Мисни повезло больше, чем сыну Калонима. Тот не спас Оттона, а этот исцелил тынецкого аббата Аарона. На второй неделе великого поста Аарон уже начал вставать с постели и прохаживаться по комнате.

Как-то Антоний вошел в его комнату в обществе незнакомого юноши, очень хорошо говорящего но-латыни.

— Похоже, не сакс, — нагнулся Аарон к уху Антония. — И ведь не священник, а так бегло владеет священной речью Рима. Бургунд? Италиец?

— Нет, это Стойгнев, поляк, — улыбнулся Антоний. — Вот мы и вырастили первый прекрасный цветок мудрости на славянской целине, — добавил он голосом, в котором звучала явная гордость.

Стойгнев выезжал с посольством от Болеслава к князьям и епископам Лотарингии. Антоний отнюдь не скрывал от Аарона, что польский посланник едет подбивать лотарингцев против Генриха Второго.

— Вот-вот начнется новая война, — сказал он, потирая руки. — Набожный, благочестивый король Генрих вновь натравливает на нашего короля язычников-лютичей. А мы за это натравим на него лотарингцев, может быть, даже братьев его собственной жены. Изволь, отец Аарон, рассказать Стойгневу о всех известных мужах Лотарингии, которых ты узнал в бытность свою там. Расскажи, кто из них любит коней, кто наряды, а кто женщин, кто легко упивается, кто легко впадает в гнев.

Аарон с удивлением всматривался в лицо Стойгнева. Распухшее, под глазом синяк, на щеке царапины.

— Это его отец и старшие братья так на дорогу разукрасили, — усмехнулся Антоний. — Разозлило их, что младший самый в семье получил при княжеском дворе такую высокую должность. Еще много понадобится времени, отец Аарон, чтобы удалось хорошенько вбить в головы полякам благородную науку, что нет права первородства, а есть лишь право мудрости и верности в королевской службе. Все еще им мнятся наставления языческих предков касательно единства рода, племени, крови, не усвоили еще слова спасителя, что кто не отречется от отца, матери, брата, сестры — не достоин ему служить. Ему и наместникам его: королям, епископам, аббатам. Не может понять родитель Стойгнева, что он менее близок своему сыну, чем я, италиец, или ты, ирландец, не понимает, что единство в службе Болеславу — обруч покрепче, нежели единство рода и крови.

"Он совсем как Тимофей сказал роду своему: "Я против вас"", — подумал Аарон, с изумлением глядя на синяки Стойгнева.

— А Тимофей вернулся? — торопливо спросил он Антония.

— Нет, не вернулся. Зато о государе Мешко есть радостные известия. Ему уже не грозит страшная мука. Удальрих Чешский выдал его королю Генриху.

— А король Генрих выдаст его отцу?

Антоний вновь потер руки, вновь улыбнулся.

— Распахнул наш король крышки сундуков своей казны. Дары богатые: оружие, седла, чаши, перстни, цепи — уже изобильно разошлись по саксонским городам, по маркграфам, по епископам. Да и советники давят на Генриха, чтобы как можно скорее выпустил Мешко.

Голос Антония вдруг посерьезнел, стал даже строгим.

— Говорят, что король Генрих потребовал от Мешко клятвы, что тот всегда будет ему верен, даже если понадобится против отца идти. Не знаю, правда ли это. Но слышал, что государыня Рихеза якобы послала к заточенному супругу гонца, чтобы тот уговорил Мешко непременно дать такую клятву Генриху, но не как германскому королю, а как римскому императору.

Почти до рассвета сидел Стойгнев у Аарона, внимательно слушая рассказы о лотарингских вельможах, об их нравах и слабостях. Время от времени вставляя вопросы, которые приводили Аарона в удивление: до того были умны.

Антоний не ушел со Стойгневом.

— А ведь у тебя есть кто-нибудь в Англии, — спросил он Аарона, когда они остались одни, — о ком ты мог бы сказать, что это верный друг твоей молодости?

Аарон удивленно, торопливо, но внимательно пробежал мыслью школьные годы в Гластонбери. Из тайников памяти вынырнула фигура стройного, молчаливого, замкнутого юнца, который вместе с Аароном восемнадцать лет назад сопровождал архиепископа Эльфрикав Рим.

— Разве что Этельнот, сын Этельмара, — прошептал Аарон почти с грустью: горечью наполняло его то, что он чувствовал себя в Англии таким одиноким и лишь о спутнике своем мог сказать: "Мой друг".

Антоний вскочил:

— Этельиот, сын Этельмара? Так он же сейчас гластонберийский аббат: ничей голос в Англии последние годы не звучит столь веско, сколь его. Это хорошо, очень хорошо. Нашему королю весьма может быть полезна твоя с ним дружба.

— Чем она может быть полезна? — воскликнул удивленно Аарон.

Антоний долго и испытующе приглядывался к нему, как будто колебался, должен ли он пускаться в дальнейшие объяснения или лучше промолчать.