Колыма - читать онлайн книгу. Автор: Том Роб Смит cтр.№ 55

Трясущимися от усталости руками Лев поднял над головой кирку, но тут ноги его подогнулись, и он упал лицом вперед, ударившись распухшими коленями о мерзлую землю. При ударе пузыри лопнули, как переспелые фрукты. Он распахнул рот в безмолвном крике, а из глаз хлынули слезы. Скорчившись на дне канавы, Лев перевернулся на бок и подобрал ноги, давая коленям передохнуть. Невероятная усталость заглушила даже инстинкт самосохранения. На краткий миг он уже готов был закрыть глаза и провалиться в сон. Здесь, на таком холоде, он бы уже не проснулся.

Но вспомнив Зою, Раису и Елену, вспомнив свою семью, он сел и, упираясь ладонями в землю, медленно выпрямился. Кто-то схватил его за шиворот, вздергивая на ноги, и прошипел в самое ухо:

— Никакого отдыха, чекист!

Никакого отдыха и никакой пощады — таков был вердикт Лазаря. И приговор этот рьяно и со всем пылом приводился в исполнение. Голос, прозвучавший у Льва над ухом, принадлежал не охраннику, а товарищу по несчастью, собрату-заключенному, бригадиру, который из чувства личной ненависти отказывался дать Льву хотя бы минуту передышки, когда он не будет страдать от боли и усталости или того и другого вместе. Лев не арестовывал этого человека или членов его семьи. Она даже не знал, как его зовут. Но это не имело значения. Он превратился в талисман для каждого зэка, олицетворяя собой несправедливость. Он был чекистом, его воспринимали только в этом качестве, и потому ненависть каждого узника к нему была личной.

Прозвенел колокол. Зэки побросали инструменты. Лев пережил свой первый трудовой день на руднике, но это испытание не шло ни в какое сравнение с тем, что ожидало его ночью: вторая из множества невообразимых пыток. Он с трудом выбрался по откосу из траншеи и заковылял вслед за остальными. Его поддерживала лишь надежда на появление Тимура.

Когда они вернулись в лагерь, тусклый дневной свет, сочившийся сквозь сплошную облачную пелену, уже угасал. Лев вдруг увидел, как в темноте на равнине вспыхнули фары грузовика. Два желтых глаза, похожие на далеких светлячков. Если бы не боль в коленях, Лев пал бы ниц перед милосердным Богом и заплакал бы от умиления. Подталкиваемый охранниками, которые пинали и проклинали его только тогда, когда этого не мог слышать их перестроившийся начальник, Лев вместе с другими зэками ввалился на территорию зоны, то и дело оглядываясь назад, на грузовик, который подъезжал все ближе. Едва сдерживаясь, чтобы не закричать, с дрожащими губами, он вернулся в барак. Больше не будет пыток, которые для него уготовили зэки, он спасен. Он встал у окна, прижавшись лицом к стеклу, словно мальчик из бедной семьи у витрины кондитерского магазина. Грузовик въехал в лагерь. Из кабины выпрыгнул охранник, затем показался и водитель. Лев ждал, вцепившись в оконную раму. Тимур должен быть с ними, может, он сидит на заднем сиденье. Шли минуты, а из грузовика больше никто не выходил. Он продолжал смотреть в окно, пока отчаяние не захлестнуло его с головой, пока он сознавал, что как бы долго он ни пожирал взглядом грузовик, оттуда больше никто не выйдет.

Тимур не приехал.

Лев не мог есть. Разочарование было столь велико, что заглушило голод, наполнив его желудок до отказа. В столовой он оставался за столом еще долго после того, как остальные заключенные ушли, пока наконец охранники с бранью не выгнали его вон. Уж лучше пусть его накажут они, чем собратья-зэки, лучше провести ночь в штрафном изоляторе — ледяной камере для наказаний, — чем вынести очередную пытку. В конце концов, разве охранники не подчиняются перестроившемуся начальнику Синявскому? А тот разве не вещал о справедливости и равных возможностях? Когда охранники выталкивали его в двери, Лев решил намеренно спровоцировать инцидент и замахнулся, чтобы ударить одного из них. Но он был слаб и немощен, и кулак его легко перехватили на полпути. В лицо ему врезался приклад автомата.

Его потащили за руки, так что ноги волочились по снегу, но не в штрафной изолятор, а в барак и бросили посреди него. Лежа на полу и глядя на сосновые балки над головой, он слышал, как уходят охранники. Нос и губы у него были залиты кровью. Сверху вниз на него смотрел Лазарь.

Его раздели догола и обмотали мокрыми полотенцами, завязав их узлом на спине, так что он не мог пошевелиться, с руками, прижатыми к туловищу. Он не чувствовал боли. Хотя сам он никогда официально не выступал в качестве дознавателя, но знал, какие методы применяются в подобных случаях. Иногда ему приходилось присутствовать на допросах. Но сейчас он столкнулся с чем-то новеньким. Его подняли и уложили на спину. А вокруг заключенные продолжали заниматься своими делами перед вечерним отбоем. Мокрые полотенца холодили кожу. Но он слишком устал и, пользуясь возможностью, смежил веки.

Его разбудили заключенные, расползавшиеся по нарам, но главной причиной стала боль в груди. Он впервые начал понимать, какая пытка ему уготована. Полотенца, высыхая, сжимались все туже и постепенно сдавливали ребра. К физическому страданию добавилось и осознание того, что боль будет усиливаться с каждой минутой. Пока остальные узники укладывались спать, Лазарь занял свой пост на стуле рядом со Львом. К нему подошел и рыжеволосый узник, служивший голосом священника.

— Я тебе нужен?

Лазарь покачал головой и отправил того спать. Мужчина метнул на Льва яростный взгляд, словно ревнивый любовник, после чего удалился, как ему было приказано.

К тому времени, как заключенные уснули, боль стала настолько невыносимой, что, если бы не кляп во рту, Лев взмолился бы о пощаде. Глядя, как лицо его исказилось от муки, словно в грудь ему ввинчивали шурупы, Лазарь опустился рядом с ним на колени, как будто собираясь молиться, и приблизил губы к щеке Льва, едва не коснувшись мочки его уха. Голос его был слабым, как шелест осенних листьев:

— Тяжело… наблюдать за страданиями ближнего… что бы он ни совершил… Ты сам меняешься… каким бы правым себя ни чувствовал… желая отомстить…

Лазарь умолк, собираясь с силами после долгой речи. Боль не отпускала его ни на миг, она стала его вечным спутником. Он знал, что она не утихнет никогда и что он будет жить с ней до самой смерти.

— Я спрашивал у остальных… Нашелся ли хоть один чекист, который помог бы кому-нибудь из вас? Нашелся ли хоть один добрый человек… И все… ответили… нет.

Он вновь замолчал, вытирая пот со лба, прежде чем снова приблизить губы к уху Льва.

— Государство выбрало тебя… чтобы предать меня… Потому что у тебя есть сердце… Я сразу разглядел бы его отсутствие у другого человека… И в этом — твоя трагедия… Максим, я не могу пощадить тебя… В жизни так мало справедливости… Нужно пользоваться той малостью, что нам отпущена…

Боль довела Льва до умоисступления и сменилась эйфорией. Бревенчатые стены барака куда-то исчезли, и Лев очутился посреди бескрайней ледяной равнины — но эта была другая равнина, белая, мягкая и яркая, ничуть не страшная и не холодная. С неба, прямо ему на лицо, падал ледяной дождь. Он заморгал и затряс головой. Он лежал в бараке, на полу. На голову ему опрокинули ведро воды, а изо рта вынули кляп. Полотенца развязали, но, несмотря на это, он едва мог дышать — легкие сжались и не хотели пропускать в себя воздух. Он сел, делая мелкие и медленные вдохи. Наступило утро. Он пережил еще одну ночь.