Волок - читать онлайн книгу. Автор: Мариуш Вильк cтр.№ 12

Быть может, когда-нибудь мне удастся выкроить время, чтобы более подробно рассмотреть отношение Шаламова к Солженицыну… Что же касается разговора с Герлингом:

— Я не согласен с приравниванием советских лагерей к немецким. Моя позиция вызвана отнюдь не стремлением оправдать большевиков. Герлинг утверждает, что единственное различие между Освенцимом и Колымой — способы убийства узников. А мне кажется, что различие — кардинальное! — заключается в цели. Задача немецких лагерей — уничтожение узников, задачи же советских лагерей были самыми разными: строительство канала или железной дороги, добыча золота, свинца, урана. А кроме того, лагерь лагерю рознь, и валить их все в одну кучу — абсурд: на Соловках были две театральные труппы и камерный оркестр, музей, краеведческое общество, издавались журналы и книги. Николай Виноградов написал здесь фундаментальный труд о каменных лабиринтах, Павел Флоренский организовал научные экспедиции на близлежащие острова (в частности, на Кузова) и вел лабораторные исследования беломорских водорослей, а Дмитрий Лихачев, будущий академик, анализировал блатной жаргон; на Беломорканале тоже работал театр и был симфонический оркестр (где играла первая скрипка Венской филармонии), а лагерная газета «Перековка» имела 3750 корреспондентов. Приравнивание советских лагерей к немецким затемняет русский генезис первых, подменяя его универсальным (и в определенном смысле абстрактным) понятием «тоталитаризм».

Возьмем Беломорканал. Его трасса почти точно повторяет просеку знаменитой «государевой» дороги, по которой Петр I тащил в 1702 году свои фрегаты с Белого моря на Онежское озеро — по болотам и скалам через тайболу [13] , заморив по дороге сотни мужиков-рабов. Или строительство Санкт-Петербурга — сколько трупов легло в его основание? Рабский труд — ключ к пониманию феномена «государевой» дороги и Беломорканала, Санкт-Петербурга, Сахалина или Воркуты… ««Перековка» и все, что известно под имением «Беломорканала», — писал Шаламов в одном из писем к Солженицыну, — показали, что заключенный может работать лучше и больше вольного, если установить шкалу «желудка — принцип, всегда сохраняющийся в лагерях, проверенный многолетним опытом, и разработать систему зачета рабочих дней».

Это не преуменьшает — естественно — кошмара советских лагерей, не оправдывает их существования. Просто смерть рабов была побочным эффектом, следствием необычных условий труда и обычной советской безалаберщины. Солоневич [14] , например, объяснял причины огромной смертности зэка в Свирлаге отсутствием порядка в лагерной администрации: узникам не выдавали вовремя орудия труда, и они, не в состоянии выполнить нормы, не получали хлебного пайка, без которого было не выжить.

Путешествуя в прошлом году по Каналу и беседуя со множеством людей, в том числе с детьми ссыльных и бывших зэка, я с изумлением обнаружил, что все они гордятся этой стройкой — словно египтяне своими пирамидами.

Возвращаюсь к беседе с Герлингом.

Мне не хватало разговора о поэзии Шаламова. Дело в том, что еще совсем недавно в Шаламове видели прежде всего свидетеля Колымы и лишь в последнее время, в частности, благодаря Герлингу, начали замечать в нем также и выдающегося прозаика, который, рассказывая о лагерях, касается вечных проблем: любви, ненависти и смерти. Но Шаламов был еще и поэтом, и его поэтическое наследие — не менее важная сторона его творчества, чем проза. Да что там — рискну заметить, что невозможно переводить рассказы Варлама Тихоновича, не зная его стихов и роли в них ритма. Для самого Шаламова граница между прозой и поэзией исключительно условна. «Проза, — писал он, — это мгновенная отдача, мгновенный ответ на внешние события, мгновенное освоение и переработка виденного и выдача какой-то формулы, ежедневная потребность в выдаче какой-то формулы, новой, не известной еще никому. Проза — это формула тела и в то же время — формула души. Поэзия — это прежде всего судьба, итог длительного духовного сопротивления — тот огонь, который высекается при встрече с самыми крепкими, самыми глубинными породами. Поэзия — это и опыт, личный, личнейший опыт, и найденный путь утверждения этого опыта — непреодолимая потребность высказывать, фиксировать что-то важное, быть может, важное только для себя».

Словом, обойти поэтическое наследие Шаламова — означает не только умолчать о шести сборниках «Колымских тетрадей», не издававшихся при жизни автора, а также нескольких московских сборниках, посеченных цензурой, но и — как следует из слов самого писателя — умолчать о его судьбе, духовном сопротивлении. Опыте…

Шаламов-прозаик — лишь половина Шаламова, а проза Шаламова — лишь половина Колымы. В ней — например — отсутствует природа. Присутствующая в его стихах.

И наконец хотелось бы обратить внимание на существенную неточность, которая давно уже повторяется в различных высказываниях и текстах Герлинга. Так вот, Ерцево расположено не на берегу Белого моря и не на берегу Онежского озера… Что касается автора, можно ссылаться на поэтическую вольность, однако когда уже исследователи его творчества — Болецкий и Кудельский — твердят, будто Ерцево находится на Белом море, — это все равно, что считать, будто Закопано — балтийское побережье. Расстояние примерно то же — взгляните на карту.

* * *

Языковая корректность. Кое-кто упрекает меня в использовании архаизмов, слов, давно вышедших из употребления, диалектизмов и тому подобного. А ведь словарь, как утверждает Александр Брюкнер, отражает историю нашего национального быта, причем тех эпох, которые не оставили никаких письменных свидетельств. Ограничение себя лишь современной лексикой — своего рода кастрация. Удивительно, что упреки эти появляются во времена постмодернизма с его модой на игры с прошлым и эксплуатацию традиций — стилизации, пародии, маски. Однако в моем случае это не игра, не пастиш, а скорее сознательное возрождение слов, некогда вытесненных или преданных забвению, как, например, «oksza», которую я ввожу вместо «topor», или же прекрасное «rzapie» вместо вульгарного «хуя».

Язык есть Целое, в котором время — не более чем слово.

* * *

Оттепель здесь напоминает улыбку бомжа: обнажает грязь, словно гнилые десны.

Дальние странствия отличаются тем, что привозишь из них нечто совершенно иное, нежели то, за чем отправлялся.

Никола Бувье

Путешественник описывает сей мир и наконец распознает себя в его зеркале, точь-в-точь как тот борхесовский художник, что рисовал пейзаж — горы, моря, реки, а после обнаружил, что создал автопортрет…

Клаудио Магри

Путь в тысячу ли начинается с одного шага.