Предания о самураях - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс С. Бенневиль cтр.№ 30

Таким стало скорое и неудачное завершение предприятия, задуманного Удзинори. Уверовав в добросовестно обоснованное видение слабости Ёсимоти, а также опираясь на практически признанные амбиции канрё Камакуры, он открыл движение в пешем порядке, ничуть не сомневаясь в том, что для него сложилась предельно благоприятная ситуация. Влиятельнейшего имени сёгуна было вполне достаточно для того, чтобы сдерживать в то время любые попытки мести со стороны Мотиудзи; однако все дело состояло в причине, по которой на судьбах дома Огури отразились все эти события. Теперь внутреннее управление ближайшим окружением канрё поручили трем мужам: Иссики Сикибу Сёю Акихидэ, Ямане Курандо Удзихару и Огури Хёе-но Дзё Мицусигэ. Среди своих коллег Мицусигэ, как известный сторонник Киото, всегда встречал откровенную или скрытую оппозицию. Поговаривали тем не менее, что сторонники сёгуна пока что предохраняли его и остальных участников движения Инукакэ Нюдо. На данном этапе имя слабого Ёсимоти в нашей легенде практически не упоминается, за исключением примечания о последствиях мятежа для Киото. Как только до столицы дошли известия о том, что Удзинори и его сторонники удостоились смерти, тут же, разумеется, «открылось», что Ёсицугу собирал снова поднять мятеж. Ёсимоти всячески поддерживал актуальность таких «известий». Сёкокудзи немедленно окружили войсками. Потом на строптивого сёгуна объявили охоту, и его наконец-то обнаружили в кинко-ин (зале) этого монастыря. Дальше факты разнятся. Говорилось, будто ему позволили самому свести счеты с жизнью, но опять же существует версия, что по приказу его брата на сёгуна совершили покушение. В любом случае впоследствии Ёсимоти сделал правильную вещь – присвоил ему имя Энсю-Ин (посмертное) по своему собственному усмотрению и отметил еще одного родственника как исчезнувшего бесследно. Ёсицудзи было 25 лет от роду. То есть его можно назвать вполне взрослым человеком для участия в политике Японии (и другого государства), требующего осмотрительности при выборе варианта своего поведения.

В этом отразился один из незначительных парадоксов японского пути ведения дел, когда все делается исключительно официальным путем. Князь умирает. Он что, мертв как дверной гвоздь, образно говоря? Нет, нет: о появлении могилы торжественно объявили. При всей помпе и формуле: существование мертвого тела заключается в его или ее последнем пристанище вне зависимости от расстояния его расположения. При этом принята следующая процедура: официально проводится измерение участка под захоронение, столяр сколачивает ящик, который послужит последним местом успокоения человека. Потом поступает серьезное объявление, а через считаные часы сообщается сам факт кончины. Такой порядок считается крайне редким, когда дело касается великого гражданина Японии. Искажение факта в нашем случае, да и в самой истории похорон или функционирования двора вне зависимости от источника неправды происходит из лучших побуждений, как нас этому упорно учили. Таким образом, все случилось вскоре после подавления восстания Удзинори, когда ханван-дая Сукэсигэ представил его же отец сёгуну Мотиудзи, который милостиво пригласил на аудиенцию, чтобы выслушать отчет о подавлении разбойников в Хитати и Симосе. Князь встретил своего старого приятеля по играм с радостным выражением лица. Опираясь на руки и колени, Сукэсигэ исполнил сюзерену свой доклад как песню. В знак благодарности князь подарил ему тонко украшенный позолотой меч и неопределенные обещания будущего продвижения по службе. Все представители двора улыбнулись и потерли руки; а ведь каждый понимал пустоту всего этого представления за исключением подаренного оружия. Практически все присутствующие рассчитывали на такой исход дела.

Куда более серьезные невзгоды, чем гнев канрё, грозили Сукэсигэ. Когда его отправили в Хитати, наложница Фудзинами очень рассчитывала избавиться от него. Она надеялась, что он сложит голову в неудачной схватке с грабителями или погибнет от лихорадки низменностей Симосы. К ее разочарованию, бои во время недавних массовых волнений велись ради сохранения преемственности в доме Мантё. Когда надежды не сбылись, помыслы наложницы повернулись к прямым средствам уничтожения старшего сына его же отцом. Она следила за появлением любой возможности и боялась пропустить малейший шанс. Наступил 24 год эпохи Оэй (1417), когда исполнилось семь лет с гибели Хацусэ, и по буддийской традиции отмечалась самая важная дата в поминовении усопшего. Сукэсигэ приготовил замысловатый кинноцу (подношение мертвецу). С ним он отправился помолиться у могилы в Бодайсё (семейном святилище) – в монастыре Фудзисава. Со своими подношениями он вошел в апартаменты один, без сопровождения. Маго Горо исполнял официальные обязанности во дворце Окура и поэтому отсутствовал. Появился Фудзинами. Сукэсигэ сказал: «Сегодня, в день смерти матери, Сукэсигэ смиренно приносит подношение кинноцу и разделяет тем самым скорбь своего почитаемого отца. Надеюсь покорнейше, что мое подношение будет благосклонно принято». Фудзинами ответил так: «С уважением принимается от вашей светлости. О-доно обязательно должен принять данное подношение и вкусить его. И да пребудет ваша высокочтимая персона в добром здравии». Так, обменявшись любезностями, они расстались. Фудзинами торжественно положил свое подношение в токоному (нишу).

В положенное время вернулся Мицусигэ, прошел в свои покои, снял свои официальные одежды и надел более простое платье. На глаза ему попался кинноцу от Сукэсигэ. «Ах! Сегодня же семь лет, как отошла хотокэ (душа) Хацусэ». Ему ответила Фудзинами, как раз вошедшая в его апартаменты: «Да, молодой господин сам принес этот дар с искренним желанием, чтобы его отец отведал поминальное угощение». – «Именно это я собираюсь сделать, – произнес Мицусигэ. – Мало кто может похвастаться более заботливым сыном, трепетно соблюдающим ритуал, всегда соблюдающим правила приличия. Ты сама говорила о его привязанности к своему младшему брату Мантё, а также его уважительности и деликатности в общении с тобой». Пожилой человек протянул руку и подхватил один из принесенных сыном пирожков. Фудзинами его остановила: «Минуточку подождите!» – «А в чем дело?» – возмутился Мицусигэ, помахивая пирожком, зажатым между палочками для еды, и поворачиваясь к Фудзинами. Она ответила: «Ия! Прошлой ночью твоя Фудзинами видела неприятный сон, в котором ваша светлость корчились в страданиях». Она умолкла и продолжила свою речь после минутного замешательства: «Мне трудно это говорить, но в моем сне твой сын стоял рядом и улыбался, явно наслаждаясь болью, терзавшей тебя. Фудзинами очень сомневается в безопасности данного подношения. Осмелюсь просить тебя к нему не прикасаться». – «Вздор, – грубо прервал ее Мицусигэ. – Все это – грязные наветы. В твоем женском сознании поселилась какая-то блажь. Я не знаю более преданного мне человека, чем Сукэсигэ, прислушивающийся к каждому моему пожеланию. Что ему пользы от такого дурного поступка?» – «И тем не менее поостерегись», – взмолилась Фудзинами, хватая его за рукав. В этот момент в комнату бочком вбежал маленький спаниель (тин). Собачка заплясала перед Мицусигэ на задних лапах. Сёгун все еще держал в палочках пирожок, его рука свободно свисала сбоку. Подпрыгнув, тин схватил пирожок. Мицусигэ позволил собаке такую вольность и теперь наблюдал, как она проглотила лакомство. Потом он показал на нее, резвящуюся по комнате: «Смотри! Вот наглядное опровержение всех твоих досужих вымыслов». Он едва закончил фразу, как собака начала крутиться от явно мучительной боли. Потом ее глаза вылезли из орбит, а тело застыло. Лапы расползлись в стороны, и собака упала на брюхо. И тут из глотки у нее хлынула кровь. Через несколько мгновений собака сдохла.