Батый. Полет на спине дракона - читать онлайн книгу. Автор: Олег Широкий cтр.№ 81

А дело было вот в чём.

Евдокия — третья дочка невзрачного пронского князька. Не таким уж славным и влиятельным было Рязанское княжество, чтобы князья его не могли позволить себе маленькую слабость — женить своих сыновей не на родовитых уродинах, а на девках пригожих, правда, не из смердов, но всё-таки. Поэтому старшие женились на пышнотелых, аппетитных молодухах. Что касается до забавного медвежонка Олега, так его детский лепет никто и слушать не стал: женили и вовсе в малолетстве — ему-то, дурню, какая разница.

И вот тут Господь, которому смеяться и вовсе не положено, подстроил злую шутку. Пригожие пышки-жены старших детей несколько лет спустя после свадьбы расплылись на княжеских харчах, превратившись в сварливых и дородных свиноматок. А Евдокия, как назло, была из тех детей, на кого в детстве и смотреть противно. Зато потом что? Вот именно.

И стали старшие завистливо облизываться на стройную красавицу, прозванную за нездешнюю стать «ромейкой».

— Эй, княже, где тако сокровище высватал? — шутливо и восхищённо цокали любопытные. Распущенные слуги Олега держали себя с ним запанибрата. Но из любви ли к нему иль ещё чего непонятного, но всяких пакостей в хозяйстве было у него меньше, чем у его грозных родичей.

— Да в Цареграде, у самого царя ромейского. Иль не слыхали? — отшучивался Олег.

— Да как же... ромеев-то пленили давно, — разводил руки тот, кто поближе к премудрости книжной, но такого на подначке легче подловить. С книжным-то умом, известное дело, житейский не уживётся.

— Вот и пленили, потому как последнюю красу оттуда умыкнул, — весело скалился Олег, — с горя-то и пропили благочестие своё ромеи. Так ли? А Руси — оттого благодать.

Ещё б Рязани косопузой, средь лесов утонувшей, с цесарями родниться. Да и нет больше никаких цесарей, ибо Царский Град в руках у латынов. Однако красивая байка так и пошла гулять в народе. Олег, мол, из Цареграда невесту себе умыкнул, да не простую — царску дочь. Любо.

Евдокия Пронская и Олег, женившись ещё детьми, вместе играли, читали с бересты, разъезжали с гриднями по ближайшим городам. Ежели бы повстречал Олег Евдокию, такую недоступную и пригожую, в более взрослом возрасте, вряд ли смог бы её увлечь своими шальными думами. Но поскольку уже была она здесь, не больно-то он и стеснялся. И представал перед ней в самом искреннем своём обличии.

Был Олег из тех редких людей, которые при других — когда выкобениваются принуждённо — мало заманчивы, а вот наедине с друзьями весёлые и яркие. Поэтому миновало эту странную семью обычное разочарование. То самое, которое постигает многие семьи, когда муж и жена предстают друг перед другом в истинном своём обличии — пустом и заурядном. У Евдокии и Олега всё было наоборот.

Вылезая в большой мир из своего семейного мирка, они ничему и никому не завидовали, ничего не хотели... Всё у них и так было.

Может быть, этим во многом и объяснялась та бесшабашная развязность языка и ума, которую Олег мог себе позволить только в семье. Он не уподоблялся братьям, буйну голову сломавшим, как бы честь свою княжеску не уронить, время своё праздное проводил не только с праведными и высокородными. Любил он послушать чудные сказки бесерменских и латынских купцов, смердов, скоморохов, ушкуйников из Нова Города...

Черпая ересь о мире у того людского разноцветья, с кем уважающий себя христианин почёл бы за грех и словом обмолвиться (кроме как на базаре о цене товара спросить), он знал многое, в том числе и о татарах. Знал и складывал в свою копилку памяти просто так, не думая когда-нибудь использовать.

Просто интересно — и ладно.

Подъехав к своему терему, он кинул конюху узорчатый витень, передал поводья. Сморщив покрытое оспинами лицо, старик повёл коня рассёдлывать.

Олег, миновав резные сени, взбежал по лестнице в горницу.

Евпраксия радостной собачонкой кинулась ему на шею — величавой и неприступной она была только вне дома. Её длинные «царские» брови удивлённо взлетели: что-то было в муже не так.

— Опять братцы поучали, дак и наплюй, — обхватив его за поясницу мягкими округлыми руками, она отстранилась, как будто для того, чтобы внимательнее заглянуть в лицо. Всегда вот так всматривалась, что-то ещё искала, опять новое, новое. — Тебе чего поесть? Я разом... Глаша! Олежа пришёл! Подсуетись-ка...

Внизу затопали резвые ножки горничной холопки — мордовки.

— Полно, — погладил он жену за белую, с синеватыми жилочками, холёную руку, — опосля снема уж так напичкали... уж так. По сей час в горло не лезет... Не о том забота. — Олег мягко расцепил руки жены, опустился на лавку. — Плохи дела. Уходить бы надо, Евушка, да вот куда? Как будто бы и позор сие, а не уходить — глупость того пуще. Опять мужиков из-за неё родимой, из глупости, помирать заставим. Эх, напиться бы как вчерась. Видеть ничего этого не могу, — он вздохнул так, будто бы всплыл из воды, — да и сделать ничего не могу...

— Суздальцы походом идут, да? Ну вот, жили — не тужили, — нерешительно пробормотала княгиня.

— Кабы так, оно бы проще. Нет, Евушка, татары послов прислали... Они через земли наши и суздальские на половцев ударить хотят. Вот и просят десяту часть от всего. — Помолчал, добавил. — Ну и покорности, само собой. Вдобавок к овсу для коней.

— Те самые татары, которые монголы? — вспомнила она прежние мужнины рассказы.

— Вот-вот, те самые монголы, которые татары... — привычно поддел Олег, она невольно улыбнулась. — Да ещё с ними небось с десяток языков, начиная с половцев, и бесермены, разве только — не латыны. Такая вот прибаутка, Евушка. — Олег снова стал серьёзным, а это ничего хорошего не предвещало. Серьёзность у Олега означала растерянность.

— Видать, справедливый князь у татар, ежели столько народу за ним идёт невесть куда. Всех кнутом не постегаешь. — Её мысли, как всегда, подскочили не с той стороны.

— Будешь тут справедливым на чужом горбу, — наконец улыбнулся Олег, — тако и мы, то бишь князья свет Рюриковичи. Ежели бы здешний народ за нас стеной стоял, за что и волноваться?

— Что же с нами будет? — Евдокия спрашивала, конечно же, не о судьбе этого города, который так и не стал для неё родным. Но у них был первенец, который заменил прежнюю свободу на желанное бремя.

Вместо растерянности на неё вдруг нахлынула радость. У них уже было за что беспокоиться — значит, жизнь проходит не мимо.

— Батя им, конечно же, ничего не даст — это ясно. А ещё того хуже — погонит дружину в чисто поле: славу себе искать на слезах несчастных смердов. Всё, как всегда. — Он легонько стукнул кулаком по столу, как бы боясь сломать. Стол-то был свой, не то что особая ценность, но часть их гнёздышка, которое скоро разорят.

Он звал её Евой, немножко от «Евдокии», но больше оттого, что они вдвоём действительно были тут как Адам и Ева, изгнанные из рая за то, что осмелились думать и говорить по-своему. Не так, как принято в здешнем раю. И рожала она тоже — в муках, как проклятая Ева... Тогда он сидел за стенкой и думал, что задушит этого ребёнка, если тот её убьёт, вылезая не свет. Такой ценой он становиться отцом не хотел.