Однажды вечером, когда мы с Кишаном прогуливались по палубе, мне пришла в голову мысль провести еще один тест.
– Кишан, я хочу кое-что проверить. Ты мне поможешь?
– Конечно! А что делать?
– Встань здесь. Нет, сзади меня! Вот так, отлично. Теперь подожди.
Я накопила приличный заряд и направила его в воду. Белая молния выстрелила из моей ладони и с шипением вошла в океан. Поднялось облачко пара.
– Так, замечательно, теперь встань ко мне вплотную и прижми меня к своей груди.
– Вот так?
– Да. Очень хорошо. Так, положи свою голову мне на плечо, возьми меня за руки. Да-да, вот так, сверху.
Кишан послушно провел ладонями вверх по моим рукам, замер. Я сосредоточилась и выплеснула в молнию всю свою энергию, но второй разряд ничем не отличался от первого. Никакого золотого свечения, никакого раскаленного взрыва невиданной силы. И всепоглощающего ощущения единения тоже не возникло. Если точно – вообще ничего не возникло. Белая молния зашипела и погасла. Я тупо уставилась в воду.
– Ну, что? – спросил Кишан. – Что-то не так?
Я с фальшивой улыбкой повернулась к нему. Чмокнула в губы и весело заверила:
– Нет! Все так! Это была глупая идея, забудь.
Тут откуда-то сверху донеслось насмешливое фырканье, и я увидела Рена, облокотившегося на перила. Он смотрел на меня и улыбался наглой, понимающей улыбкой. Я метнула на него злой взгляд и нарочно страстно поцеловала Кишана. Тот обнял меня за талию и с большой охотой ответил на поцелуй. Когда я снова посмотрела наверх, Рен хмурился.
Вечером того же дня Кишан ушел в рулевую, а я лежала в шезлонге на прогулочной палубе, любуясь звездами. Внезапно я почувствовала теплый толчок, знакомое ощущение натяжения в сердце и поняла, что он рядом.
Глубокий, завораживающий голос спросил:
– Можно мне сесть?
– Нет.
– Я хочу с тобой поговорить.
– Говори что хочешь и с кем хочешь, а я ухожу. Кажется, я перегрелась.
– Солнце зашло, Келси. Сядь и выслушай меня.
Он пододвинул еще один шезлонг и разлегся рядом со мной, закинув руки за голову.
– Как долго ты собираешься это продолжать, Келси?
– Понятия не имею, о чем ты.
– Неужели? Я видел, как ты сегодня испытывала Кишана. Ты не чувствуешь к нему ничего похожего на то, что чувствуешь ко мне. И сама не чувствуешь рядом с ним того, что со мной.
– Ошибаешься! Наша любовь прекрасна, как небеса!
– «Любовь небес делает человека небожителем»
[26]
.
– Вот именно, у нас небесная любовь!
– Я совсем не это имел в виду.
– А я так интерпретировала!
– Прекрасно. В таком случае у тебя не будет проблем с интерпретацией следующих слов: «О, как весна любви напоминает апрельский день, изменчивый полет! Едва блеснуло солнце золотое, на небе туча темная встает»
[27]
.
– Не надо винить тучу в том, что ты сделал своими руками, Рен. Я предупреждала тебя о последствиях, а ты сказал… Постой, дай-ка я тоже процитирую: «Мне не потребуется второй шанс. Я больше никогда не стану тебя добиваться». Разве это не твои слова?
Он поморщился.
– Были мои. Но…
– Никаких «но», Рен! Сказанного не воротишь. Как и прошлого.
– Келси, я сделал это ради тебя. Не потому, что это было нужно мне, а лишь для того, чтобы спасти тебя.
– Ну и что? Я все понимаю, но что сделано, то сделано. Я не собираюсь обижать Кишана только потому, что ты, видите ли, передумал! Нет, Рен, тебе, как и мне, придется иметь дело с последствиями своего выбора!
Он встал и присел на корточки возле моего шезлонга. Взял меня за руку, переплел свои пальцы с моими.
– Ты кое-что забыла, йадала. Любовь – это не последствия. И не выбор. Более того, она не справедливость. Любовь – это жажда, она нужна душе так же, как вода телу. Любовь – это драгоценная влага, которая не только смягчает пересохшее горло, но оживляет самого человека. Она делает его храбрецом и великаном, она вселяет в сердце простого смертного мужество сражаться с драконами ради женщины, которая об этом попросит. Отними у меня влагу любви, и я рассыплюсь в прах. Отнять ее у того, кто умирает от жажды, и отдать другому – значит проявить жестокость, на которую я никогда не считал тебя способной.
Я возмущенно фыркнула, он вздохнул.
– «Ты для меня – приятное мученье», Келси.
– Кто это сказал?
– Что именно? Первую часть – я, вторую – Эмерсон.
– Ясно. Ну, продолжай. Кажется, ты рассказывал о том, как у тебя оживают разные части тела?
Он сощурился:
– Ты надо мной смеешься?
– Тебе не кажется, что ты ударился в мелодраму? – Я изобразила пальцами щепотку. – Самую чуточку?
– Может быть. Возможно, это от того, что я трус. Шекспир не зря писал, что «Трус умирает много раз до смерти, а храбрый смерть один лишь раз вкушает»
[28]
.
– И как это делает трусом тебя?
– Так, что я умирал много раз, все больше из-за тебя, и все еще жив. Любить тебя – все равно что стараться спасти человека из царства Аида. Только дурак будет снова и снова добиваться женщины, которая перечит ему на каждом шагу.
– Ах, вот как? Значит, ты дурак, а не трус.
Он нахмурился.
– Возможно, я и тот, и другой. – Он долго всматривался в мое лицо, потом тихо спросил: – Неужели я просил невозможного, когда взял с тебя слово подождать меня? Верить в меня? Ведь ты обещала мне, Келси. Разве ты не знала, как я тебя люблю?
Я отвела глаза.
А Рен продолжал:
– Я умирал каждый день в разлуке с тобой.
Я поспешила загнать подальше чувство вины и призвала на помощь гордость:
– Тебе повезло, что у кошек девять жизней. У меня, к сожалению, всего одна жизнь и одно сердце, а им столько играли, что я удивляюсь, как оно еще бьется!
– Может, стоит перестать предлагать свое сердце каждому встречному? – сухо посоветовал Рен.
– Я не влюбляюсь в первых встречных, что бы ты ни думал, мистер Гипербола! – Я ударила его в грудь. – По крайней мере, не кручу романы с полуголыми красавцами с искусственными прелестями! Да, кстати, это ты дал мне отставку, а не я тебе! Это ты во всем виноват, вот и расхлебывай!