Чудесное лето - читать онлайн книгу. Автор: Саша Черный cтр.№ 3

У парадной двери лежал щенок волчьей породы. Он вскинул ухо, вытянул, как сфинкс, передние лапы и невинно смотрел на облака. Одно облако было похоже на бульдога, другое – на грузовой автомобиль…

Сын трактирщика посмотрел на щенка. Подошел ближе, наклонился: на собачьих губах ни одной крошки. Странно…

Смотревший из окна русский мальчик улыбнулся. Он ведь все видел. Раскрыл было широко окно, раскрыл рот, но потом одумался. Щенок так умильно смотрел на него, так просил глазами: «Не вмешивайся! Сандвич лежал на тротуаре, – я думал, что он ничей…»

Игорь захлопнул окно, поднял книгу и снова углубился в свою «пространную госпитальную залу».

Мимо окон проходят чужие, равнодушные люди с палками и зонтиками в руках. Часто встречаешься с ними, сидишь безмолвно рядом от станции до станции в вагонах трамвая и метро. Но иногда то тот, то другой новый человек приходит в дом, улыбается, шутит, весело тебя разглядывает, и сразу чувствуешь себя с ним точно с давно знакомым пуделем. Обиды никакой, одно удовольствие. И еще какое удовольствие!

Как-то отец Игоря пришел перед обедом с маленьким круглым человеком. Звали его Альфонс Павлович Жиро, – имя, отчество и фамилия тоже были какие-то кругленькие и вполне к нему подходили. Подстриженные с сединкой усы, добродушные острые глазки, пробор ровной грядкой, плотный пиджачок, с одной, словно кнопка, прижатая к животу, пуговицей, веселый розовый носик. И взрослый (усы ведь седые), и будто только вчера лицей кончил.

Мама быстро сняла в коридоре кухонный передник, поправила перед зеркалом развинтившийся чубик и пришла познакомиться.

– Это Альфонс Павлович! Помнишь?..

Как ей не помнить… Хоть и никогда в жизни его не видала, но сколько раз и она, и Игорь слышали о нем, о петербургском Альфонсе Павловиче, который учился с отцом Игоря в Лесном институте. Не только учился, жил вместе на Выборгской стороне в одной комнатушке, питался общей чайной колбасой и для развлечения вместе со своим приятелем обучал хозяйского кота жевать табак…

Игоря тогда и на свете не было, с ангелами еще в пятнашки играл. Но не раз, слушая рассказы отца, он вздыхал и завидовал: вот бы и ему тогда пожить со своим студентом-отцом и Жиро на полной воле… Пуговицы бы он им пришивал, боксировали бы все втроем вместе. Мало ли удовольствий…

Но и седоватый Альфонс Павлович был приятен. По-русски, хоть и француз, говорил четко и звонко: не надо себе с ним язык ломать и складывать на чужом языке колченогие, дубовые фразы. За ворот Игорю сейчас же сунул он исподтишка лимонное зернышко – другой три года будет знаком, а этого не сделает.

Обедали оживленно, будто и не в скучной столовой с хозяйскими прабабками на стенах, а в лесу, на лужайке. И закуски принес с собой отец Игоря особенные: должно быть, «лесные» студенты всегда такие ели. Фаршированный перец в томате, маленькие рыжики, которые все из-под вилки ускользали, еще тепленькие пирожки с капустой, пакетик с рахат-лукумом. И узенькую бутылочку с рябиновой водкой… Впрочем, бывшие студенты нашли, что эта рябиновка вроде настойки на божьих коровках. Можно ли ее с шустовским нектаром сравнить! Игорь даже и сравнить не мог: той не пил, а этой не дали.

После обеда уселись на диване, под Жиро так пружины и охнули. Он подогнул под себя маленькую ножку, закурил и, продолжая разговор, начатый еще в трамвае, плавно заговорил:

– «Судьба играет человеком»… Встретились мы с тобой в писчебумажной лавке. Могли и еще десять лет жить в одном районе и не встретиться. Я у себя дома, во Франции. Ты – новый гость. И пока устроишься, немало побарахтаться придется. Вот я повторяю, чтобы и твоя жена слышала, решать ведь все равно ей придется. Игорь, по глазам вижу, конечно, на моей стороне будет. Правда?

– Правда, – ответил быстро Игорь.

И подумал: «А вдруг француз предложит поехать всем вместе в Африку и там рябиновый завод для чернокожих открыть? Вот здорово бы было!»

– Чудесно. В часе езды на север от Парижа у меня именьице. Усадьба. Дом, флигель, огород, пруд, парк. Куры, корова и прочие полезные жители. Персонал, кроме садовника-бельгийца, русский. Укладывайтесь и переезжайте пока что. Меня ничуть не стесните, я уже говорил. Я на все лето уезжаю по делам в Марсель. И только рад буду, если вы, – обратился он к маме Игоря, – там за всем немного присмотрите… Вы с хозяйством знакомы?

– Да… – ответила она и покраснела. – У нас была под Харьковом небольшая усадьба.

Дальше разговор пошел несуразный. Отец уверял, что это неудобно, что они будут в тягость, «с какой, мол, стати»… Альфонс Павлович сердился и говорил, что это глупо, что ему, напротив, очень-очень выгодно, если они поедут… И только мама, мудрая мама, молчала: лицо ее просияло улыбкой, а в глазах показались и медленно поползли по щекам крупные слезы: так летом иногда бывает – и солнце, и дождик в одно время…

Альфонс Павлович вскочил с места, поцеловал обе мамины ручки, потом расцеловался нос в нос с отцом, потом зажал голову Игоря под мышкой, будто собирался ее отвинтить.

– А ему как хорошо будет! Смотрите, какой он у вас: будто стручок бобовый. Желтый, длинный… Что же тут в клетке сидеть!

– Совсем я не желтый.

– Ну, зеленый. Это тоже, брат, для мальчика цвет не подходящий…

И все засуетились и развеселились. Альфонс Павлович предложил всей компанией в театр поехать. Игорь, конечно, к компании не относился. Он хотел было надуться, но передумал: стыдно. Француз его уважать не будет.

Улучил минуту и подошел в передней к маме.

– Ты мне позволишь?

– Что, Игруша?

– Прощальный кутеж сделать… Рахат-лукум остался. Орехи в буфете. У меня тут на улице своя компания есть… Мы будем кутить тихо… Можно?

– Можно, можно. Сегодня все можно…

Ушли. Кивнули в окно, взяли такси и укатили. Мальчик достал из буфета тарелочки и орехи. Пересчитал орехи и кусочки рахат-лукума. Хватит на всех! Один кусочек даже лишний остался – подумал и съел.

Через несколько дней все было уложено до последней пуговицы. Привыкли укладываться, – не в первый раз. Игорь завернул в газетные бумажки фамильный фарфор: гарднеровское блюдечко без чашки, веселого мастерового-гармониста, пузатый заварной чайник с розаном, три синих щербатых блюдечка для варенья. Все это русское добро, переезжавшее с ними из страны в страну, осторожно рассовал между своими тетрадками, альбомом с марками и учебниками. Затянул аккуратно свою плетушку ремнем и, когда такси тронулось с места, поставил корзиночку к себе на колени с такой осторожностью, точно соловьиные яйца в ней вез.

Помахал рукой кувыркавшимся на скамье знакомым детям, консьержке, высунувшейся из окна, починщику фарфора, сидевшему на табуретке у стены… Вздохнул, вот и еще одна страница пестрой детской жизни перевернулась. И до самого Северного вокзала не сказал ни слова. Мама смотрела в другую сторону, думала о своем. А он ни улиц не видел, ни хрипло тявкающих по бокам такси. Только мелькавшие по временам скверы да зеленые деревья вдоль набережной казались ему своими, случайно, как и он, попавшими в огромный город. Смотрел на каждый сквер и думал: больше он «их» парка или меньше? И какая там ограда? И по всем ли лужайкам бегать можно? Или тоже всюду запретительные таблички понатыканы…