Гелен Аму. Тайга. Пеонерлагерь. Книга 1 - читать онлайн книгу. Автор: Ира Зима cтр.№ 61

Вышла в сквер с папкой под мышкой, теплое солнце, крики ребятни и холодная, несовместимая с этим счастьем правда у меня внутри: как можно отдать своего ребенка этому бездушному людскому миру, стоит ли вообще пропускать свое потомство в этот кошмар? Как отпустить новорожденную душу на такое заведомое истязание, это уже не «духовные уроки», это истребление жизни, с такой болью «малорослой» душе не выжить. Как процветать, зная, что в какой-то момент алчное существо захочет построить свою жизнь на твоем теле, забросив тебя и все твое бесценное в жернова, призывая всех считать тебя врагом, недостойным жизни, чтобы оправдать свои преступления? Почему такой выбор до сих пор видится кому-то выгодным? Ведь это абсурд, линейное время условность, тигель нашего развития, мы всегда «одно», все мы «одно» тело, «одна» общая на всех жизнь, как можно калечить и уничтожать самого себя? Да, так было всегда в истории, но и сейчас ничего не изменилось? Но тогда такое «низкорослое сознание» не может стать прототипом вечной жизни, значит, этот мир не должен быть рожден? Мир не может быть рожден, пока люди убивают себе подобных, убивают детей, убивают невинность, самое тонкое высокочастотное сознание просто не может здесь выжить… А без «высшего сознания» мы никто, случится «выкидыш», и мир так и не будет рожден, неужели он обречен и в нем не осталось героев? Именно тот, кто появился на свет воином, чтобы оберегать невинность и давать ей жизнь — убивает ее, пользует потребительски в своих нуждах, низводит до ничтожества, меняет на пустое и не считает беззащитность достойной сострадания. Мир обречен.

Меня убивают, убивают постоянно, и я ничего не успеваю дать миру, но даже если бы могла, нужна ли я ему, ведь я не фокусник, не совершаю чудес, являюсь чудом, но миру я такая не нужна, я не сделаю все за людей, и чудо такое, «самодельное», никому не нужно… И мое большое вселенское сердце до края наполнено вязкой нестерпимой стонущей болью, уже без молитв и прошений, это уже агония, прощание, желание прекратить все, остановить и уйти в вечную тень, наполниться ее покоем, я все еще «бегущий по лезвию», но это моя последняя попытка исправить здесь хоть что-то, мир давно принадлежит не мне, а всем нам, и что тогда я могу одна? Нет смысла стучаться в «небеса», вся жизнь давно сосредоточена здесь, все давно здесь, но человек так и не понял, что только он отвечает за все. Сквер укутывает счастливым эхом детских воплей, теплом летней беспечности, заставляет набраться мужества, продержаться еще немного, дать себе шанс не исчезнуть совсем, утратив жизнь мира-ребенка, и я за пределами этого измерения исчерпаю себя, поэтому я все еще здесь. Девочка лет трех мчится вдогонку за небесно-голубым шариком, он тормознул на моих коленях, белокурое чудо залилось смехом от счастья, от того, что шарик не улетел в небо безвозвратно, она лихо забралась ко мне на колени, обняла крепко-крепко и сказала: «Спасибо!». Схватила шарик и побежала обратно к маме, а я пошла в сторону автобуса, мне пора найти то место, где жила Алена, мне нужно идти, двигаться, делать, только не стоять на месте и не знать того, что я знаю.

Вышла на остановке у кафе, где мы встречались с Аленой осенью, тогда она в подробностях мне рассказывала, как много денег ее мужчина тратит на нее, какую шикарную квартиру они снимают, и как много он ей обещает на будущее, и ни слова, кто он на самом деле, и где находится эта треклятая квартира! А я и не расспрашивала, не хотела расстраивать ее, не хотела обострять неудобные моменты, если она так счастлива и получила то, что хочет. Зачем лезть? Конечно, меня задела ее фраза: «Посмотрим теперь, на кого будет пялится Валевский, самые классные шмотки у меня, теперь я самая крутая». Да, меня задело, но это не собственничество по отношению к Ромке, у меня и мысли тогда не было, что он вообще меня видит, меня смутило, как Алена относится к этому вообще-то ее парню, что он не объект ее чувств, а средство их достижения. Мне стало жаль тогда Аленку, ведь я по своей еще детской наивности считала, что эта цена неоплачиваемая, разве можно после такого подлога душу вернуть на место? Но Алена никогда не слушала меня, обычно она обесценивала все мои представления о жизни, вот я и радовалась вместе с ней ее радостям; это ее жизнь, ей виднее, на какой опыт ее тратить. Сейчас, сидя за тем же столиком в кафе, я пыталась по шагам, по ощущениям вспомнить наш разговор, все его оттенки, сейчас мне сгодится все, и вот вдруг, в тот момент, когда девушка-официантка, чуть ли не та же самая, обратилась ко мне, я вспомнила! Тогда Алена обмолвилась, что дом стоит вдоль парка, и я тут же выскочила из кафе, пока эта волна памяти держала меня; оставив денег на столике явно больше, чем нужно, я устремилась к предполагаемому кварталу престижных дворов вдоль набережной.

Вот представлю, что Алена, так же, как и я сейчас, двигалась вдоль проспекта Ленина мимо ухающих машин, тополиного мусора, летящего в лицо — тогда это мог быть снег — потом поворачивала в парк, а потом куда? И ноги сами несут меня дальше, в огромный сквер, застроенный сталинскими толстостенными восьмиэтажками, которых слишком много, чтобы выбрать наугад нужный дом или хотя бы верное направление. Дома одноликие, желтокирпичные, крашенные песочной побелкой колонадки в районе шестого этажа, балкончики в балясинках словно задуманы для цветника, глубокие лоджии, вмещающие садовый столик и лежак, устроенные явно не для потребностей рабочего человека, обитателя коммуналки, для которого «хрущевка» — рай, когда вся квартира размером с эту лоджию! Конечно, я была зачарована таким, направленным на нормальные потребности полетом конструкторской мысли советских проектировщиков, но все это предназначено для каких-то особых людей, своим положением подтверждающих, что победивший социализм есть торжествующее неравенство. Но кроваво-красные двери подъездов, зелено-синие оградки газонов и лавочки им в унисон уже имели характерный, всё уравнивающий быт советского общественного пространства. Какой дом, какой подъезд выбрать из шеренги одинаковых признаков, совершенно неясно, и даже если залезть в голову к Алене, там все точно так же, все одинаково.

Стою по центру этого исполинского двора, закрыв глаза, и осматриваю весь сквер внутренним зрением, и вот во мне очнулось новое воспоминание: Алена рассказывала, что в ее доме есть крошечная «булочная», куда она спускалась за свежими булочками каждое утро. Тогда именно этому обстоятельству я по-настоящему позавидовала, я «булочная» душа, если бы была мышью, то ловить меня следовало бы на запах свежеиспеченного хлеба, а за желтотелую булочку по девять копеек готова добровольно влезть в мышеловку. Открыла глаза, осмотрелась, вот она «булочная», дворы найдены верно. Но в этом доме восемь подъездов! Опять закрыла глаза, иду на эксперимент и пытаюсь представить себя в квартире Алены, понять, что я вижу из окна, достаточно определить угол взгляда на городской пейзаж, чтобы найти правильный подъезд, а там и соседей порасспросить можно. Ловлю внутренним восприятием абсолютно четкий вид: река и центральный городской мост наблюдаются с высоты и под определенным ракурсом, значит квартира расположена со стороны проспекта и на верхнем этаже, не с торцевой части здания, а где-то ближе к середине. Забежала в третий подъезд и поднялась на седьмой этаж, выглянула в подъездное, заплеванное курильщиками окно — нет, ракурс не тот; вследующем подъезде тоже не то, и вот только в шестом картинка действительно совпадает, аж мурашки по телу от такой точности. Тут же звоню в ближайшую квартиру, чтобы не успеть испугаться тому факту, что я иду на поводу у своих видений как городская сумасшедшая, реализующая свой бред.