Женщина принялась что-то старательно записывать в регистрационный журнал, без сомнения давая понять, что разговор окончен.
– Еще один вопрос позвольте?
Я облокотилась на стойку. Регистраторша с готовностью оторвалась от своего малоинтересного занятия. В ее взгляде сквозило детское любопытство. Видимо, лицензия произвела на нее должное впечатление. Едва ли ей когда-нибудь приходилось сталкиваться с представителем частного охранного бизнеса. Да еще и женского пола.
– Да?
– Детей, которые здесь находятся, скорее следует называть клиентами, чем больными, не так ли? Ведь большинство из них живут за этими стенами годами?
Она на мгновение задумалась, пытаясь понять, куда я клоню.
– Вероятно, вы правы. Многие действительно находятся здесь по несколько месяцев, а то и лет.
– Неужели, кроме родственников и медперсонала, их никто не навещает?
– Почему же? Друзья приходят…
– И к Карабанову тоже? – тем же ровным голосом поинтересовалась я.
– Разумеется. Друзья к Юрочке, кстати, наведываются чаще, чем мамаша, – с горечью произнесла регистраторша и осеклась.
Я состроила невинную физиономию. Женщина рассмеялась.
– Хорошо, вы меня поймали. А вы точно друг?
– Скорее да, чем нет. Во всяком случае, меня беспокоит его судьба. Я знакома с его матерью. – Я сделала паузу. – Мне не понравилось то, что я увидела и услышала.
Похоже, я попала в самую точку. Женщина, поджавшая было губы при первом упоминании о матери Юры, посмотрела на меня уже как на союзника.
– Полностью с вами согласна, – произнесла она с жаром, – к этому же невозможно спокойно относиться!
– К чему именно?
– Мальчик не желает ее видеть. Хотя приходит она не так уж и часто, примерно раз в месяц. А после ее ухода он сам не свой. И, кажется, иногда плачет.
– Да уж, с ней заплачешь, – пробормотала я. – А как случилась авария, вы, конечно, не знаете?
– Отчего же, знаю, – обиженно повела плечами женщина. – Шел дождь, дорога скользкая. Дело было осенью, и уже вечерело, поэтому видимость была не очень. Когда из-за поворота выскочила встречная машина, отец Юры, а он был за рулем, резко повернул, но не смог вырулить. А там, знаете, место такое – крутой каменистый откос, а ограждение вдоль дороги невысокое. У водителя – множественные переломы, в том числе черепа. А маленький Юра успел забиться под сиденье, это его и спасло. Крышу так сплющило, что машина стала практически плоской. Но позвоночник, к несчастью, мальчик повредил. А вторая машина тут же скрылась. Знаете, такие сволочи бывают, натворят что-нибудь, а сами в кусты.
– А встречная машина действительно была?
– Этот факт точно не установлен. Но если бы ее не было… – женщина прищурилась и помолчала, призывая к вниманию. Убедившись, что аудитория по-прежнему у ее ног, она продолжила: – Если бы ее не было, зачем Юриному папе понадобилось такие виражи на дороге выделывать? Хотя, – добавила она задумчиво, – высказывалось еще одно предположение. В машине могло быть что-то неисправно…
– Тормоза, например?
– Совершенно верно. Но, – костлявый палец предостерегающе указал в белоснежный потолок, – как я уже говорила, машина была почти всмятку, поэтому установить что-нибудь наверняка…
Рассуждения о возможных причинах трагедии грозили затянуться надолго, поэтому я вставила:
– Вы так подробно рассказываете, словно сами при этом присутствовали.
Женщина сбилась с мысли, потерла нахмуренный лоб и вернулась к исходной точке рассказа.
– Мальчика перевели в наш центр не сразу, а через несколько месяцев после несчастного случая. Но к нему часто наведывался следователь, все надеялся, что Юра что-нибудь вспомнит об аварии. Он ведь единственный свидетель получается.
– Но он так ничего и не вспомнил… – Мой вопрос прозвучал скорее как утверждение.
– Знаете, – женщина понизила голос, – следователь считал, что Юра прекрасно все помнит, только говорить об этом не желает. Поэтому мне так много известно об аварии, – следователь рассказал. Он надеялся, что мне удастся разговорить Юру. Мальчик очень одинок и замкнут. Но со мной общается с удовольствием. Мы часто играем во что-нибудь, особенно он любит шахматы. Я ему книжки приношу, помогаю уроки делать.
– Он учится? – удивилась я.
– А как же, у нас все дети учатся. Юра очень умный и развитый мальчик, – проговорила она с гордостью, словно Юра был ее собственным сыном. – Да вы сами увидите, – неожиданно добавила она.
– Так я могу с ним поговорить?
Женщина больше не колебалась.
– Десятая палата. Второй этаж, третья дверь направо от лестницы. Только недолго, время посещений уже почти закончилось. Юра сейчас должен быть у себя, – добавила она.
А где он еще может быть? Этот вопрос едва не слетел у меня с языка, но я его вовремя придержала.
Здание центра, когда-то содержавшееся в идеальном состоянии, сейчас явно требовало капитального ремонта и серьезных вложений. Однако искренняя забота сотрудников о своих маленьких подопечных несколько компенсировала ощутимый недостаток средств. Лестница, как и все вокруг, сияла чистотой. Потрескавшиеся от времени ступени были тщательно вымыты. Я поднялась на второй этаж. По одну сторону широкого светлого коридора виднелась нескончаемая череда дверей, по другую – сплошной ряд высоких окон с широкими, также местами растрескавшимися подоконниками. Возможно, раньше в здании располагался какой-нибудь санаторий-профилакторий солидного предприятия. Теперь от былого финансирования остались лишь воспоминания, крепкие стены и добросовестность сотрудников, с лихвой перекрывавшая равнодушие властей к нуждам центра.
И все-таки центр больше походил на больницу. Впечатление усиливал стойкий запах карболки и медикаментов, к которому примешивался едва ощутимый аромат сирени.
– Войдите, – неуверенно отозвался на стук в дверь высокий мальчишеский голос.
Юра сидел за столом в инвалидной коляске. В руке он держал шариковую ручку. На столе лежала тетрадь, учебники, большая часть из которых была сложена с краю аккуратной стопкой. Мальчик смотрел на меня с удивлением и недоверчивостью. На вид ему было не больше двенадцати лет. Коротко стриженные светлые волосы торчали ежиком. На веснушчатом серьезном лице виднелись следы загара.
Теперь я поняла последнюю фразу женщины в регистратуре. Мне почему-то казалось, что Юра непременно должен лежать в постели, застеленной хрустящими белоснежными простынями, и часами глядеть в потолок. Но мальчик, очевидно, вел подвижный образ жизни. В пределах своих возможностей, разумеется. Судя по количеству кроватей, палаты были рассчитаны на четверых, но сейчас мальчик коротал время в одиночестве.
Я вошла в комнату, прикрыла дверь и только тогда произнесла: