Блондинки начинают и выигрывают - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Успенская cтр.№ 17

— Почему ты не использовал наш обычный расчетный счет?

— Ошибка… Простите… Не буду… Она сама… Напечатали… Недоглядел…

— Ладно. — Снисходительная усмешка обнажила жесткий фарфоровый оскал. — Больше так не делай. Используй обычные реквизиты. Ясно?

— Э-мэ-э, — замычал я, бурно кивая.

— Иди!

Я вылетел из кабинета, не чуя под собой ног и не в силах поверить в счастливое избавление от смертной казни. Я шел по коридору с трясущимися от пережитого волнения руками и противной заячьей дрожью в коленках.

— Эй, Рыбасов! — крикнул мне кто-то в спину. — Ты что, выиграл миллион долларов? Или твоя собака родила котенка?

Судя по плоским шуточкам, это был Вася Петин. Видно, выглядел я донельзя потрясенным.

Миновав затихшую в преддверии штормового удара Алину и избегая ее взволнованного сочувствующего взгляда, я прошел в кабинет, закрылся изнутри и обессиленно рухнул в кресло.

Непонятно, что произошло. Нерадивый сотрудник (то есть я) отправил изрядную кучу денег на какой-то левый счет, а его за это не только не уволили, но даже не размазали по стенке. Даже не заикнулись, что придется долго и нудно разбираться с банком, чтобы отозвать деньги, а только чуть пожурили мягким отеческим тоном и попросили больше так не делать. Что вообще происходит?

Противоречивые чувства распирали меня. С одной стороны, я был безумно рад, что отделался легким испугом. С другой — внутри росло и ширилось чувство омерзения к самому себе. О господи, как я мог превратиться в то дрожащее, пресмыкающееся существо, которое униженно тряслось перед директором, как собака в ожидании удара палкой? И все из-за чего! Из-за трех неправильных цифр!

Я чувствовал, будто меня выколотили вальком на речке, несколько раз выжали до нитки и развесили сушиться на палящем солнце. Потом сняли, пропустили через мясорубку с мелкой ячейкой, расщепили на кусочки и бросили в кипящее масло. Затем достали из масла, чтобы заморозить до стеклянного состояния, а после замерзания окончательно разбили на отдельные, ни на что не годные атомы. Но и после этого не оставили в покое, а бросили жалкие останки в топку реактора, где и произошел окончательный распад. И теперь обломки того, что осталось после столь причудливых метаморфоз, бессильно валялись в кресле, не в силах пошевелиться.

Кто-то тихо поскребся в дверь. Это была Алина, она горела желанием узнать, чем закончился разговор с начальством.

А не устроить ли ей головомойку? Пусть хоть в ослабленном виде она почувствует то, что я пережил несколько минут назад, агонизируя перед сиятельным лицом патрона. Однако в глазах девушки, розоватых от тайных слез (или от специальных теней, не знаю), читалось такое виноватое выражение, что я не отважился и дальше измываться над ней.

— Кто-то подменил цифры в шаблоне, и я… — пробормотала она, оправдываясь. — Это, конечно, моя вина, но ведь я не знала…

— Больше так не делай! — с отеческой строгостью произнес я и назидательно добавил, подражая интонациям Деревяшкина: — Всегда проверяй номера счетов!

— Хорошо, Александр Юрьевич! — Девушка бурно закивала, так что мелкие кудерьки на затылке исступленно затряслись. — Больше никогда я… Я… Вы сегодня во сколько домой поедете?

— Чертовски поздно, — строго оборвал я ее. — У меня море работы!

В среду, как было договорено, мой новый знакомец не позвонил. Впрочем, не очень-то я и ждал этого звонка. Со всех сторон навалились нескончаемые мероприятия: деловые встречи, оперативки, совещания, конференции. К тому же сомнения обуяли мою ранее не склонную к рефлексии душу. Зачем мне этот Кеша? К чему, для какой такой надобности? Не слишком ли я расфантазировался? Живу сейчас более-менее прилично, а что будет, если… А как все закончится, когда… А что случится после того, как…

Со стороны (например, с Кешиной стороны), пожалуй, кажется, что я прочно ухватил за хвост райскую птицу. Что безбедная жизнь протекает молочной рекой в кисельных берегах, что молоко и мед у меня на языке, а в холодильнике — икра и первоклассная выпивка. О чем еще можно мечтать в таких условиях?

Однако на самом деле… На самом деле — запрограммированное отбытие ежедневных обязанностей — семейных, рабочих, супружеских, дружеских, наконец… Человек не может есть восемь часов подряд, пить восемь часов подряд, любить восемь часов подряд… Он может только работать восемь часов подряд!

Утром открываешь глаза, уже примерно предполагая, чем закончится этот серый денек, стыдливо вползающий в окна. За стеклом туго ворочается, просыпаясь, серый угрюмый город. В рассветных лучах щетинится он рыжеватым ершиком сквера, приткнувшегося между домами, сияет грязным проспектом с частоколом непогашенных фонарей, горбится прыщеватым холмом на пустыре. Сутулятся спины грязно-серых многоэтажек, щербатый асфальт пузырится под дождем… Серо, уныло, предсказуемо!

Но вдруг налетит северный ветер, завьюжит, закружит, заморочит голову серебристым верчением слишком раннего снега, обсыплет мелкой колючей крупой, как будто манной небесной, — и внезапно уберется восвояси так же неожиданно, как и прилетел. Разведет грязь — и нет его. Оставит после себя стыдливые бордюры белого потрепанного кружева с нечистоплотной грязцой, разбросает кое-где комки снежной ваты, быстро чернеющей от сажи в московском удушливом, совершенно бескислородном воздухе — и сгинул, как не бывало.

Наш город напоминает мне молодящуюся дамочку весьма легкомысленного поведения, которая не только не молода, но уже даже и бальзаковский возраст благополучно миновала. Однако все считает себя первейшей красавицей, думает, что имеет успех благодаря своим блестящим внешним качествам и веселому нраву. Прихорашивается разбитная молодка, кокетничает, заливисто хохочет, закидывая голову, чтобы привлечь внимание нелюбопытных зрителей. Наложит толстый пласт румян на впалые щеки, облепит губы кармином, сизые тени на веки наведет карандашом — ан нет, красоты-то не получается! Глядишь, то прыщик забыла замазать, то предательская морщинка выглянет, а сбоку одного зуба недостает. Да и как скрыть нашей раскрасавице нервный тик, нездоровую полноту, как утихомирить суетливый, скандально-отталкивающий характер, которым так славится наша особа в кругу равных себе столиц?

И смешно на такую смотреть, и жалко. Еще в весенний денек, когда блеснет золотящий действительность луч ослепительного солнца, на минутку покажется настоящей красавицей, почудится вдруг, что открыла она эликсир вечной молодости, очаруешься ею, влюбляться вдруг начнешь… Но из-под развалин былой красоты, из-за ярких неоновых вывесок, разнузданных реклам, завлекательных витрин покажется вдруг облупленный фасад с намалеванным высоко (чтобы не стерли!) матерным словом, повеет гнильцой из гостеприимно распахнутого подъезда, донесется отголосок заваренного на рынке скандала — и больше нет того очарования. Сгинуло, сгнило, исчезло!

Любой маленький город всегда полон все видящих, любопытных, досужих людей, а Москва, наоборот, кажется населенной слепцами. Никто не глядит на вас, никто не оборачивается вам вслед, никто не обращает внимания. Вы почти невидимка, вы почти не существуете.