Призрак с Вороньего холма. Ужин с аристократом - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Анисимов cтр.№ 26

– Ты уже покурил?

– Да, покурил, моя хорошая. Еще очень рано. Завтра у меня тяжелый день, попробуем немного поспать. – Ответил Голенев и взглянул в окно. Над графством Уэльс поднимался пасмурный английский рассвет, и он понял – завтра уже наступило.

Профессор Пучкова только закончила обход и, вернувшись в свой кабинет, включила чайник. Она сегодня проспала будильник, позавтракать не успела и, проведя обход, поняла, что ужасно хочет есть.

“Импульс голода как реакция организма на чрезмерное напряжение”, – отметила Мария Васильевна свое ощущение, поскольку профессионально наблюдала не только за поведением больных, но и за собственной персоной.

Чрезмерное напряжение вызвал у нее осмотр Елены Ивановны Ситенковой-Мараконовой, ее бывшей пациентки, недавно поступившей в отделение с рецидивом странной формы болезни Альцгеймера. Женщина второй раз полностью забывала реальные события, вплоть до собственного имени. Профессор пыталась напомнить больной некоторые эпизоды из их прошлого общения, но реакции не добилась. Та спокойно, даже немного застенчиво, на все вопросы отвечала двумя словами “не помню” или “не знаю”. Мария Васильевна попробовала громко произносить имена близких для больной людей. Но та смотрела на нее невозмутимым взглядом, и даже имя дочери воспринимала как пустой звук. Доктор знала, что рецидив, как и прошлый случай, последовал в результате тяжелого стресса. Вдова летчика-афганца потеряла второго мужа. Пучкова глубоко сочувствовала больной не только, даже не столько как врач, а как прожившая нелегкую жизнь женщина может сочувствовать еще более тяжкой женской доле. Профессор тоже не так давно овдовела. Но хоть ее муж не сгорел от белой горячки, не покончил с собой и не скончался от ран моджахедов, а умер от тяжелой неизлечимой болезни, свою порцию “афганского синдрома” Мария Васильевна все же получила.

Во времена развитого социализма при добром и гуманном Генеральном Секретаре врагов народа не расстреливали, а, назвав их диссидентами, упрятывали в психушки. В отделение тогда еще доктора Пучковой (профессором она стала позже) привезли одного из таких “больных”.

Это был немолодой литератор-публицист, посмевший усомниться в необходимости ввода “ограниченного контингента” в соседнее суверенное государство. Его сначала отстранили от руководства отделом крупной газеты, а потом, побаиваясь острого пера, решили принудительно подлечить. Лечение подобных “душевнобольных” проводилось строго по утвержденной схеме. Пациенту вкалывали инсулин. Препарат использовали и для настоящих больных, но только в том случае, если все другие средства помочь уже не могли. Подобные инъекции приводили к тяжелому шоку. Здорового человека этот шок мог превратить в законченного идиота. Пучкова на свой страх и риск отменила предписанный главным врачом метод лечения и постаралась в тайне от начальства уберечь психику диссидента. Ее уволили с работы и в течение пяти лет не брали даже на должность медсестры. С трудом устроившись дворником в автобусный парк, она днем убирала огромную территорию, а по ночам писала диссертацию.

Свое изгнание профессор вспоминала с юмором, но сострадать чужому горю с тех пор стала еще острее.

Чайник давно вскипел и отключился, а Мария Васильевна, задумавшись, продолжала неподвижно сидеть за столом. К реальности вернул стук в дверь.

– Войдите, – разрешила заведующая отделением. На пороге стояла нянечка из приемного покоя, держа перед собой мятый листок бумаги.

– Я вот тут нашла… – робко начала женщина.

– Маша, что вы мнетесь на пороге? Я же не кусаюсь, – ободрила ее Пучкова: – Заходите в кабинет. Что вы там нашли?

Маша подошла к столу и протянула листок профессору:

– Может, я дура неграмотная, но здесь что-то о смерти. Подумала, вдруг вас заинтересует.

Мария Васильевна взяла бумагу. Разгладив ее на столе, увидела лист, исписанный колючим неровным почерком и забрызганный мелкими бурыми пятнами. Пучкова без очков не могла разобрать текст, но почерк ее заинтересовал. Она сразу поняла – автор записки находился в состоянии тяжелого психоза с наложением сильного алкогольного опьянения.

– Маша, где ты это нашла? – Спросила она у нянечки.

– Убирала в шкапчик вещи пациентки. Это у нее в лифе было.

– Какой пациентки? Из нашего отделения?

– Той, что давеча поступила в беспамятстве.

– Спасибо, Маша, иди.

Не дожидаясь, пока нянечка удалится, Пучкова достала из ящика очки и углубилась в чтение. Дочитав до конца, вытащила из ящика лупу и перечитала еще раз в десятикратном увеличении. Сомнений у нее уже не осталось. Она держала в руках предсмертную записку мужа Елены Ивановны. В ней мэр города Глухова и муж пациентки Пучковой признавался жене, что скрывал информацию о страшном преступлении, совершенном в городе много лет назад. Из содержания записки следовало, что он неоднократно порывался рассказать супруге об этом, но всякий раз, опасаясь ее реакции, признание откладывал. Письмо заканчивалось словами: “Теперь, Ленуля, ты знаешь все. Понимаю, что никогда меня не простишь, а существовать без тебя я не смогу. Ставлю точку в своей жизни и нашей любви. Твой Трофим”.

Мария Васильевна знала, что муж Елены Ивановны сильно пил, с каждым разом все тяжелее выходя из запоев и в конце концов застрелился. Разглядывая листок, доктор поняла, что бурые пятна на бумаге не что иное, как кровь самоубийцы. Она осторожно, двумя пальцами отложила страшный документ и стала напряженно размышлять, как с ним поступить. В качестве законопослушного гражданина она обязана сдать его следственным органам. В нем говорится об убийстве человека, а у таких преступлений нет срока давности. С другой стороны, эта бумага может послужить действенным лекарством для ее пациентки. Если учесть, что преступники столько лет разгуливали на свободе, несколько дней ничего не изменят.

Профессор Пучкова легко восстановила порядок событий. Елена перенесла стресс вовсе не от того, что увидела кровь самоубийцы. Она успела прочитать его послание, перенесла шок, и он привел к рецидиву болезни. Если бы Лена потеряла рассудок при виде покойника, она бы не стала засовывать записку под лифчик. Она успела прочитать ее и, возможно, в последнем сознательном порыве спрятала страшный документ у себя на груди.

Профессор Мария Васильевна Пучкова убрала листок в папку с историей болезни Елены Ивановны Ситенковой-Мараконовой, потрогала остывший чайник, снова включила его и, достав из холодильника картонный стаканчик с “домашним” творогом, поняла, что есть уже не хочет. Предстоящая возможность использовать находку нянечки Маши для уникального медицинского эксперимента “импульс голода” в организме доктора притупила.

Когда обер-лейтенант четвертой мотострелковой дивизии доблестного маршала Паулса замер в приволжских степях на окрик “хенде хох” и, бросив автомат в снег, стоял, дожидаясь пленения, ему и в страшном сне не могло присниться, что его новорожденный сын Отто через пол-века с небольшим окажется в русской глубинке по собственному желанию. И не просто окажется, а найдет там себе жену, работу, весьма далекую от его профиля, и поселится на вечное жительство на берегу тихой русской реки с символическим названием Глуша. Но все в жизни его сына случилось именно так. Сам Отто, вылетая в Москву, не только не предполагал, что задержится в России больше недели, а был уверен, что через десять дней уже успеет вернуться домой в родной Дормаген, чтобы вылететь в очередную командировку. Но все произошло вовсе не так, как планировал пунктуальный и добропорядочный немецкий инженер. Прибыв в Москву, он был неприятно удивлен отсутствием встречающих. Из предварительной переписки русских с его начальством Отто Вербер уяснил, что в московском аэропорту его встретят представители завода и отвезут в небольшой провинциальный город на служебном автомобиле. Город Глухов, куда его послало начальство, располагался где-то в медвежьем углу таинственной России, и попасть туда немцу самостоятельно казалось невозможным. Но поскольку его не встретили, а Отто немного говорил по-русски, он нашел автовокзал в Москве и до Глухова все же добрался. Но путешествие в провинциальный город стало только началом его приключений. Еще в автобусе он услышал от пассажиров, что мэр города, по личному приглашению которого он и прибыл в командировку, накануне утоп и лежит в гробу. На безлюдном цементном заводе командировочного встретил охранник, который предложил помянуть мэра. Затем поминки продолжились в квартире директора завода, Андрея Макаровича Телкина, как потом выяснил Отто, бывшего вожака местных коммунистов. Андрей Макарович оказался не только радушным хозяином, но и тонким психологом. Немецкого инженера он в гостиницу так и не отпустил. Отто жил у него всю неделю, пока руководил сборкой фильтра на цементном заводе. За это время Телкин сумел уговорить немца стать его заместителем и остаться в России. Приманкой послужило не столько высокое жалование, предложенное инженеру, сколько племянница Телкина, сорокадвухлетняя Марфа Григорьевна, несколько лет назад схоронившая мужа. Молодая вдова, а для шестидесятитрехлетнего инженера Марфа могла сойти за девушку, сразу покорила сердце закоренелого холостяка, и он отправил на завод в Кельн, где прослужил почти тридцать лет, заявление с просьбой освободить его от должности. Для своего возраста Отто оставался живчиком, способным работать по двенадцать часов в сутки. Он быстро разобрался с “российской спецификой” и через три месяца наладил производство и сбыт цемента в полном объеме. Через два года Андрей Макарович Телкин собрался на пенсию и передал директорство Верберу. Но и на этом приключения немца не закончились. Проработав год на государственном предприятии, он попал под приватизацию завода и оказался служащим частной компании. Хозяев у него появилось двое. Один жил где-то в Англии, и Отто Вербер его никогда не видел. Зато постоянно встречался с молодой дамой, владевшей другой половиной акций. Хозяйка часто приезжала на завод, подолгу беседовала с немцем, вникая во всевозможные тонкости дела, а затем сделала ему неожиданное предложение. Мака Соловьева, а именно о ней идет речь, сровняла с землей все, что находилось на территории бывшего кащеевского кооператива, сохранив лишь церковь и его коттедж. В коттедже она поселила священника, а на месте бывших строительных магазинчиков, авторемонтных мастерских и кафе “Какманду” задумала построить гигантский супермаркет, способный обеспечить всем необходимым не только Глухов и его окрестности, но и чуть ли ни всю область. Помимо этого она прикупила участок рядом с цементным заводом с целью построить там фабрику по производству высококачественного красного кирпича. Немецкому инженеру она предложила возглавить руководство всем комплексом работ. Помимо космической зарплаты в двадцать пять тысяч долларов, он получал бесплатно коттедж на берегу Глуши и вертолет для личного пользования. Отказаться от такого предложения Отто не смог, а сообразительная работодатель заполучила работника, генетически не способного к воровству, чем экономила себе суммы во много раз превышающие оклад немца.