Карта неба - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Х. Пальма cтр.№ 55

Когда Эмме исполнилось десять лет, Кэтрин, следуя семейной традиции, подарила ей карту неба, как в свое время сделала ее мать. В глубине души она надеялась, что этот рисунок как-то повлияет на дочь и в первую очередь примирит с действительностью, в которой она живет. Вселенная гораздо совершеннее и прекраснее, чем можно судить по окружающему. И вначале это вроде бы сработало, Эмма не только часами восторженно рассматривала карту, как в свое время делали ее мать и бабушка, но также взяла в привычку повсюду носить свиток с собой: клала рядом со столовыми приборами, брала в парк, когда гуляла там с воспитательницей, прятала под подушку каждый вечер… Она вела себя так, будто карта заменяла ей скафандр, который нужно надеть, чтобы воздух стал пригодным для дыхания. Даже настроение у нее немного улучшилось, и хотя улыбка на ее лице по-прежнему была таким же редким гостем, как солнечный день в нью-йоркскую зиму, контакт с бумажным свитком сделал более снисходительным ее взгляд, на что благодарно откликнулись даже розы, которые все эти годы зацветали раньше, чем обычно.

К сожалению, по мере того как Эмма росла, она начала понимать некоторые разговоры, которые взрослые вели вполголоса и в которых они до сих пор, как она думала, использовали особый язык. Ей только что исполнилось двенадцать, когда она узнала о мошенничестве своего прадеда Локка, автора карты. Это случилось поздно вечером, она спустилась в гостиную из-за мигрени, не дававшей ей спать, и через приоткрытую дверь услышала, как мать напоминала эту историю отцу, сидя у камина, словно рассказывала сказку. Стараясь сдержать участившееся дыхание, девочка слушала, как этот высокий почтенный джентльмен, чей портрет венчал лестницу, обманул всю страну, выдумав, будто на Луне полным-полно единорогов, бобров, бизонов и даже людей-летучих мышей, торжественно бороздящих лунное небо. Когда разговор закончился, Эмма вернулась в свою комнату, со слезами на глазах схватила карту и в последний раз с горечью взглянула на нее, прежде чем похоронить в глубине одного из ящиков. Все оказалось обманом, выдумкой ее прадеда, того самого сурового на вид джентльмена, в чьих глазах Эмма, движимая любовью к нему, потому что он был автором карты, научилась различать насмешливый блеск, который совершенно не вязался с его кажущейся серьезностью. Но теперь она обнаружила, что смеялся-то он над нею, как ранее посмеялся над ее матерью, бабкой и всей страной. Она свернулась клубочком в постели, словно раненая газель. Отныне она не могла ждать от мира ничего, кроме разочарований. Все, что видели вокруг ее глаза, было ужасно тоскливым, грубым, несовершенным, но и там, вдали, тоже не было ничего, что могло бы от всего этого избавить.

Со временем Нью-Йорк стал казаться ей все более грязным и шумным, пропитанным несправедливостью и безобразиями городом. Местное лето было для нее слишком жарким, а суровые зимы — непереносимыми. Она питала отвращение к беднякам, ютившимся в своих тесных каморках, которых ожесточила нищета, но также презирала и представителей собственного класса за то, что они жили, затянутые в корсет строгих и нелепых обычаев. Артисты казались ей людьми, исполненными тщеславия и эгоизма, интеллектуалы — чересчур скучными. У нее не было ни одной подруги, достойной так называться, поскольку ей всегда недоставало терпения, чтобы вести нудные разговоры о платьях, балах и кавалерах, мужчины же представлялись самыми примитивными и управляемыми существами на свете. Ей было скучно сидеть дома и скучно гулять в Центральном парке. Она ненавидела лицемерие, терпеть не могла сладкое и с отвращением надевала корсет. Ничем она не бывала довольна. Собственная жизнь представлялась ей нелепой пантомимой. Говорят, что человек ко всему привыкает, и в этом Эмма не отличалась от других: по мере того как шли годы, она постепенно смирялась с существующим положением вещей и, словно сказочная принцесса в своей высокой башне, жила, ожидая неизвестно чего, то ли невообразимого чуда, которое наконец посадит ростки мечты в ее иссохшейся душе, то ли просто-напросто кого-то, кто заставит ее рассмеяться. Между тем далекая от девичьих невзгод природа брала свое, и красота, которую предвещали черты Эммы в детстве, расцвела полным цветом, так что даже вечно недовольная гримаска на губах девушки не могла ее поколебать. Тем не менее вас не должно удивлять то, что в двадцать один год, возраст, в котором многие сверстницы были уже помолвлены или даже вышли замуж, Эмма еще не встретила человека, способного переубедить ее в том, что Создатель был, по-видимому, изрядно рассеян, когда творил наш мир. Иногда она вспоминала с грустью годы, когда карта неба служила ей утешением, лучиком надежды. Но теперь она не могла уже обращаться к ней, потому что знала, что ее прадед был обманщик. Однако, к своему удивлению, Эмма так и не смогла его возненавидеть. Скорее даже наоборот, с годами она восхищалась им все больше и больше и, когда пропустила это восхищение через сито отроческого пыла, получила ожидаемый результат: она ценила своего прадеда Локка как единственный образец человека, к которому могла что-то испытывать. Отважный, изобретательный, умный, он настолько превосходил остальных людей, что сумел без труда обмануть их, а заодно позабавить себя. Движимая столь свойственным юности романтизмом, Эмма часто воображала себе прадеда и то, как этот серьезный джентльмен весело хохотал всякий раз, когда его очередная безумная статья будоражила общество. И тотчас на ее лице тоже появлялась улыбка, и оно неожиданно приобретало ласковое выражение. Однако, как мы уже сказали, Эмма не знала никого, кто был бы способен на такие же подвиги, как прадед. Проходили годы, ее сердце покрывалось пылью, а карта неба по-прежнему тихо лежала в ящике, вспоминая, как, наверное, могут вспоминать только вещи, о прикосновении дрожащих пальчиков трех девочек, которые некогда исследовали всю ее поверхность в мечтах о чудесных звездных мирах.

Однако в то утро, о котором мы ведем речь, Эмма, разыскивая что-то в своем письменном столе, наткнулась на бумажный свиток, столько раз будивший ее фантазию, когда она была маленькая. Она решила было засунуть его обратно, но вместо этого взяла в руку, глядя на него с глубокой нежностью. Она уже не злилась на прадеда, из-за чего когда-то заперла карту в ящик, и хотя знала, что это всего лишь никчемный рисунок, он не переставал быть прекрасным, а потому она развязала ленточку и улыбнулась, вспомнив, какое волнение охватывало ее в прошлом, когда она это делала. Она расстелила карту на столе и взглянула на нее со взрослой ностальгией, какую чувствуешь по вещам, делавшим нас счастливыми в детстве, и сожалеешь, что время сделало нас невосприимчивыми к их чарам.

Сама карта — видимо, уже пришла пора описать ее — представляла собой изображение Вселенной, словно бы заключенной в подобие деревянной, украшенной богатой резьбой рамки. Поверхность синего цвета с голубоватыми прожилками больше походила на океан, чем на небо, и в центре ее располагалось солнце в виде растрепанного в нескольких местах клубка, откуда высовывалась огненная бахрома. Вокруг этого золотистого клубка была рассеяна горстка туманностей в форме грибов, небесные тела, источавшие слабые серебряные лучи, и звезды, сделанные, казалось, из крошечных алмазов. В промежутках между этими мирами плавали разноцветные межпланетные шары, в чьих корзинах находились люди, много людей. Космические пассажиры были очень тепло одеты и, как правило, прикрывали рот платками и придерживали руками шляпы, чтобы их ненароком не сорвал порыв космического ветра. Корзины были снабжены маленькими рулями и подзорными трубами, а по бокам, среди небольших баулов и саквояжей, висели многочисленные клетки с мышами, которых путешественники выпускали после приземления на незнакомой планете, чтобы проверить, можно ли дышать в ее атмосфере. Некоторые шары на рисунке удирали во всю прыть от гигантских ос, но в целом там царили мир и гармония, как это было отражено в одной из любимых Эмминых сценок. Она помещалась в нижнем правом углу и изображала пассажиров шара, снявших шляпы, чтобы приветствовать небольшой парад существ из других миров, восседавших на оранжевых цаплях и очень похожих на людей, если не считать остроконечных ушей и длинных раздвоенных хвостов.