Мед и яд любви - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Рюриков cтр.№ 27

Но отдавать себя можно двояко — или как равный равному, то есть эгоальтруистически, или снизу вверх, через самоумаление — альтруистически. Пожалуй, со всем, что сказано в письме об альтруизме, можно согласиться, но при одном условии: если считать, что это сказано об эгоальтруизме. Скорее всего расхождения у нас не в позиции, не в сути дела, а в названиях, терминах.

Не буду повторять то, что уже говорилось: да, в кризисных условиях самоотречение — это высший вид человечности, а те, кто отдавал свою жизнь на служение людям — лучшие люди земли. Больше того, самоотказ — это, видимо, вообще идеал поведения в любом кризисе, от семейного до военного: наверно, только поступаясь чем-то в себе, можно найти выход из кризиса, пройти его с наименьшими потерями — то есть сохранить себя. Но альтруизм — это стремление отдавать, не получая, только отдавать, и в обычных условиях он, видимо, создает в человеке скрытую, неосознаваемую ущербность.

Кстати говоря, лотос Рамакришны не только отдает себя пчелам. Пчелы «взамен» опыляют его, дают ему продление жизни — самый дорогой дар, который только может быть на земле. Это не альтруизм — одно лишь отдавание, а эгоальтруизм — давание и получание вместе, равный обмен дарами…

Говоря упрощенно, эгоист — только приемник даров, альтруист — только передатчик, а эгоальтруист — приемник и передатчик вместе…

Интересно, что в древних индоевропейских языках одно и то же слово обозначало и «брать», и «отдавать». Понятие «передавать от одного другому» еще не разделилось на противоположные полюсы, и эти полюсы — брать и отдавать — были слиты в тогдашней синкретической психологии. Древние как бы считали, что, отдавая, тем самым получаешь, а получая — отдаешь.

Они были настроены на равный обмен дарами. Они смутно верили, что получая что-то от другого, ты получаешь тем самым частицу его самого, которая как бы проникает в тебя. И если ты не отдашь взамен равную частицу себя, ты попадешь в опасную зависимость от другого — потеряешь крупицу своей свободы, судьбы, здоровья [18] . Такой «эгоальтруизм» пропитывал многие нравы древних, отпечатывался в их душевной жизни, обычаях, верованиях.

У человека есть как бы струны «я» — струны самосохранения, заботы о себе, и струны «они» — струны сохранения рода, заботы о других. Если играть только на одних струнах, будет разрастаться, как флюс, одна сторона души и слабеть другая. Пожалуй, только дуэт этих струн рождает в нас «мы» — равновесие «я» и «они», только их двухголосие создает здоровую, нормальную психику.

Я-центрические нужды человека двойственны по самой своей сути. Все биологические потребности — в еде, самозащите, продлении рода — я-центричны, но они нужны для выживания, служат главной естественной опорой жизни. Так же естественны и так же благодатны и психологические я-потребности, о которых тут говорилось, — потребности в одобрении своего «я», в заботе, поддержке, внимании.

Насыщаясь, эти потребности дают человеку потоки радостных эмоций, заряжают его здоровой и сильной жизненной энергией. Они служат — это исключительно важно — фундаментом для высших потребностей человека, психологических и духовных. И чем лучше насыщаются наши добрые я-центрические нужды, тем больше жизненной энергии они несут нашим высшим потребностям.

Здесь и лежит водораздел между светлым и темным ликом я-центрических нужд. Эти нужды хороши, видимо, настолько, насколько они помогают более высоким человеческим нуждам, эгоальтруистическим. Чем меньше они служат таким нуждам, чем больше стараются занять их место в душе человека, тем они вредоноснее для души. Но чем больше они питают собой эгоальтруистические нужды, тем благодатнее они для человека.

У альтруиста угнетены, придавлены самые жизнелюбивые моторы души — моторы радости от самого себя — главные моторы молодости. Поэтому альтруист как бы живет по законам чужого возраста, заражается старческой нормой, когда первородные нужды своего «я» угасают. Он как бы выключает целый диапазон своих забот о себе и живет лишь одним из обычных для человека двух диапазонов — заботами о других.

Альтруизм ампутирует этим чуть ли не половину человеческой личности. А становясь регулятором общества, он делает подозрительным, ненормальным все, что не построено на самоотречении.

Самоотречение несет на себе печать неравенства, эксплуататорства, и, возможно, исторически оно и родилось как рабское чувство, чувство подавляемых людей; впрочем, у него есть и биологические источники — и материнский инстинкт самоотречения, и инстинкт сохранения рода, который существует у всех млекопитающих [19] .

Когда самоотречение выступает главным двигателем человека и общества, оно уродует, обкрадывает их, питая собой неравенство и несправедливость, которые есть в жизни. Самоотречение, альтруизм рождены во время доличностного состояния человека, и человек в их системе — не человек, не личность, а всего лишь средство, инструмент для других людей. И если альтруизм издавна считают благом, то, видимо, только потому, что путают его с эгоальтруизмом.

Чем они похожи между собой? В эгоальтруизме тоже есть самоограничение, и оно служит одной из его основ. Человек двойствен, и для гармонии с другими — это азбука — ему нужен постоянный отказ от чего-то в себе, часто дорогого душе. Эгоальтруист все время старается унять те свои порывы, которые несут зло ему и другим людям. Он отказывается от многих удобств и привычек, которые мешают его более человечным нуждам, не дают созреть более глубоким способностям души.

Но в том, от чего он отказывается, видна решающая разница между ним и альтруизмом. Альтруизм отключает не только наши простейшие потребности, но и кое-какие ключевые, опорные — и прежде всего нашу естественную тягу к разносторонности, к развитию всех главных сторон тела и духа. Это как бы сила слабого, который не может справиться с обычной двойственностью человеческой натуры — не может поставить я-струны своей души на службу мы-струнам.

Эгоальтруизм не отрекается от ключевых нужд человека и не суживает этим его душу, а углубляет и расширяет ее. Это естественное, здоровое, нормальное состояние человеческой души, состояние, которое как бы ведет человека к гармонии, ладу — и внутри себя, и с другими людьми.

Такая неусеченная опора на все самое лучшее в душе, на ее живую и естественную многогранность, пожалуй, и создает самую добрую почву для любви.

«Любовь должна быть сильной и жестокой во всем своем естестве. — Так написал в ответ на мою статью юный пограничник, полный романтической веры в смертельный накал этого чувства. — Любить может только сильный человек, готовый отдать за любимую жизнь, а при утрате любимой — покончить с жизнью, а не искать ей замену» (С. Кулаев, воинская часть, февраль, 1979).